История Великого мятежа - "лорд Кларендой Эдуард Гайд"

Битва началась лишь около трех часов пополудни. Для той поры года это было столь позднее время, что иные советовали отложить дело до следующего дня. Многое, однако, говорило против такого предложения: численность королевской армии вырасти не могла, неприятель же мог усилиться, ведь совсем рядом, в Уорвике, Ковентри и Бенбери, стояли его гарнизоны; к тому же весь этот край был до такой степени привержен к Парламенту, что войска последнего не испытывали ни малейших затруднений с доставкой провианта, тогда как к партии короля народ был настроен столь неприязненно, что уносил или прятал все свои съестные припасы, отчего люди и кони страдали от бескормицы; даже кузнецы разбегались кто куда, не желая, чтобы их заставили подковывать лошадей, в чем на тамошних каменистых дорогах надобность возникала беспрестанно. Причиной же тому были отнюдь не закоренелое злонравие или глубокая враждебность к делу короля или к его особе (хотя жители той округи, где состоялась битва — лежавшей между имениями лордов Сэя и Брука — и вправду, как никто другой в Англии, отличались в этом смысле крайней испорченностью умов), но глупые россказни и клеветнические измышления противной партии, весьма усердно внушавшей народу, что кавалеры суть люди свирепые, кровожадные и распущенные, которые всюду, где они проходят, совершают в отношении обывателей всевозможные жестокости, из коих разбой и грабеж — еще самые невинные вещи; так что несчастный народ вообразил, будто спасти свои пожитки он сможет лишь подальше припрятав их от кавалеров. Местные жители сами в этом признавались, когда обнаруживали, что, поверив подобным домыслам, настроившим их столь враждебно против их истинных друзей, они лишь навредили самим себе. А потому всюду, где армия останавливалась хотя бы на один день, народ прощался с ней уже гораздо сердечнее, нежели встречал ее, ибо невозможно отрицать, что каждый благородный и знатный человек исправно и аккуратно платил за все, им полученное, а ни один солдат, повинный в малейшей грубости или насилии, не избег примерного наказания. Так, в Бромигеме — выказавшем враждебность к Его Величеству более дерзким и открытым образом, чем какой-либо другой город в Англии, ибо жители его, в большинстве своем до крайности злонамеренные, нападали на небольшие королевские отряды, многих убивали, а пленных отсылали в Ковентри — двоих солдат казнили лишь за то, что они взяли какую-то безделку в доме, хозяин которого находился в то время в войске мятежников: столь строгой была дисциплина в армии короля, тогда как неприятель безудержно предавался всем мыслимым бесчинствам. Но армия шла вперед так стремительно, что добрая слава, оставленная ею в одном месте, просто не успевала ее опередить и обеспечить ей лучший прием на следующих квартирах, так что она по-прежнему терпела во всем великую нужду, и к тому моменту, когда войска подошли к Эджхиллу, солдаты во многих ротах не видели хлеба уже двое суток. Единственным спасением в подобных обстоятельствах была победа, и потому король, невзирая на позднее время, отдал приказ об атаке. Неприятель же, не обнаруживая намерения наступать, стоял на прежних позициях, готовясь отразить удар.

В последовавшей затем суматохе не удалось выполнить того, что король предполагал сделать еще до начала битвы. Ранее он велел напечатать во многих экземплярах прокламацию с обещанием помилования для всех парламентских солдат, которые изъявят готовность положить оружие, и, о чем уже шла речь выше, решил послать ее через герольда графу Эссексу, рассчитывая вдобавок, что как только армия последнего окажется на достаточно близком расстоянии, найдется способ распространить в ее рядах этот манифест. Теперь, однако, все были настолько поглощены иными заботами, что об этом плане вспомнили слишком поздно; когда же вспомнили, под рукой не оказалось самих прокламаций. Между тем, судя по последующим событиям, королевский манифест мог бы произвести желанное действие, ведь когда правое крыло королевской кавалерии двинулось в атаку на левый фланг парламентской армии (где стояла большая часть конницы противника), сэр Фейсфул Фортескью (который, владея имуществом и пользуясь влиянием в Ирландии, прибыл из этого королевства, дабы ускорить отправку туда подкреплений и даже набрал для службы в Ирландии эскадрон — теперь, однако, подобно многим другим частям, предназначавшимся для ирландской экспедиции, включенный в состав армии графа Эссекса, в которой сам сэр Фейсфул оказался майором у сэра Уильяма Уоллера) вместе со всем своим эскадроном отделился от главных сил неприятельской кавалерии на расстояние выстрела из карабина и, после того, как его люди разрядили пистолеты в землю, отдал себя и свой эскадрон в распоряжение принца Руперта и вместе с его высочеством тотчас же атаковал неприятеля. Ошеломило ли противника это неожиданное происшествие (что вполне возможно), смутило ли неведение того, сколько еще солдат готовы поступить подобным образом — ведь теперь каждый из них смотрел на своего товарища с таким же опасением, как и на врага — был ли это страх перед принцем Рупертом и конницей короля, или, может, все это разом, вместе с голосом их собственной нечистой совести, так подействовало на неприятелей, я не знаю — но весь их левый фланг, бестолково разрядив в воздух пистолеты и карабины, сделал поворот кругом; а наша кавалерия, ударив на врага с фланга и с тыла, разбила его наголову, обратила в беспорядочное бегство и, преследуя его более двух миль, нанесла ему огромный урон.

Левый фланг, предводимый м-ром Уилмотом, также имел блестящий успех, хотя атаковать ему пришлось на менее удобной местности, посреди живых изгородей, через рвы и траншеи, занятые мушкетерами. Однако сэр Артур Астон со своими драгунами, действуя чрезвычайно храбро и умело, выбил с позиций этих мушкетеров, после чего правое крыло парламентской кавалерии было разгромлено и рассеяно так же легко, как и левое, и подверглось столь же яростному преследованию. Кавалеристы же резерва, не видя более перед собой неприятельской конницы, сочли, что дело сделано и теперь остается лишь преследовать разбитого врага; не слушая своих командиров, они отпустили поводья, пришпорили лошадей и, по примеру левого крыла, во весь опор устремились в погоню. Таким образом, хотя едва ли не все уже полагали победу несомненной, королю угрожала теперь та самая судьба, какая постигла его предшественника Гарри Третьего, сражавшегося при Льюисе против своих баронов, когда его сын, наследный принц, разгромив неприятельскую кавалерию, настолько увлекся преследованием, что прежде чем он вернулся на поле битвы, его отца уже захватили в плен, так что успех принца лишь сделал еще более ужасной общую катастрофу. Ибо когда вся конница короля оставила место сражения — многие кавалеристы просто рубили бегущих врагов, другие же имели виды на богатую добычу в городе Кайнтоне, где располагался весь обоз графа Эссекса вместе с его собственной каретой (впоследствии захваченной) — неприятельский резерв, которым командовал сэр Уильям Балфур, в образцовом порядке маневрировавший по полю, двинулся в сторону королевской пехоты, изображая поначалу дружеские намерения, а затем, убедившись, что кавалерийская атака ему не угрожает, внезапно обрушился на нее и произвел в ее рядах страшное опустошение. Главнокомандующий граф Линдси, сражавшийся в пешем строю во главе собственного полка, получил рану в бедро, упал и был тотчас же окружен врагами; его преданный сын, лорд Уиллогби, пытавшийся выручить отца, был взят в плен вместе с ним. Королевский штандарт был захвачен неприятелем (при этом погиб знаменосец сэр Эдмунд Верни), но затем отбит и спасен капитаном Джоном Смитом из кавалерийского полка лорда Грандисона. И если бы вражеская кавалерия решилась действовать энергично, то она могла бы с легкостью уничтожить или захватить в плен самого короля и его сыновей, принца Уэльского и герцога Йорка, которые (под прикрытием менее чем сотни всадников и притом без офицеров) оказались от нее на расстоянии половины мушкетного выстрела, прежде чем король понял, что перед ним — неприятель.