Ознакомительная версия. Доступно 40 страниц из 196
Средь полнощеких и кургузых
Эротов и спокойных муз —
В нерасторжимых ропщет узах
Душа, не волящая уз.
Как будто днесь не стала ясной
И меньших помыслов тщета,
И вызов кинут не напрасно
Устами каждого щита!
1915
61. ДОЖДЬ В ЛЕТНЕМ САДУ
О, как немного надо влаги,
Одной лишь речи дождевой,
Чтоб мечущийся в саркофаге
Опять услышать голос твой!
Мы легковерно ищем мира,
Низвергнув царствие твое,
И в связке ликторской секира
Утоплена по острие.
Но плеск — и ты в гранитном склепе
Шевелишься, и снова нов
Твой плен, и сестры всё свирепей
Вопят с Персеевых щитов:
73
Ничто, ничто внутрирубежный,
Двухвековой — ничто — союз!
И полон сад левобережный
Мятежным временем медуз.
1915
62. РЕШЕТКА КАЗАНСКОГО СОБОРА
Уйдя от ясных аллегорий
И недомолвок чугуна,
На хитром виноградосборе
Ты осторожна и скромна.
В зародыше зажатый туго,
Смиренен змий, и замысл прост:
По равным радиусам круга
Внизу сбирать за гроздом грозд;
При каждом веточном уклоне
Лукавый сдавливать росток,
Да всходит на змеином лоне
Цветка внезапный завиток.
А к вечеру — призыв небесный,
И циркуля последний взмах,
И ты на молнии отвесной
Недавний покидаешь прах,
Где суемудрого барокко
Увертливый не встанет змий,
Когда промчишься ты высоко
Над фугой бешеных острий.
11 января 1915
63. НЕВА
I
Вольнолюбивая, доныне
Ты исповедуешь одну
И ту же истину, рабыней
В двухвековом не став плену.
74
Пусть нерушимые граниты
Твои сковали берега,
Но кони яростные взвиты
Туда, где полночь и пурга.
Пусть не забывший о героях
И всех коней наперечет
Запомнивший ответит, что их
В стремнину темную влечет?
Иль эти мчащиеся, всуе
Несбыточным соблазнены,
Умрут, как Петр, от поцелуя
Твоей предательской волны?
1916
64. НЕВА
II
О, как не внять зловествованию
Невы, когда, преодолев
Себя и гневы младших Нев,
Истощена вседневной данью,
Она, природе вопреки,
Во тьме свершая путь попятный,
Неистовство глухой тоски
Влагает в плеск лицеприятный —
И словооборот Невы
Едва скрывает воплощенье
Ее последнего реченья
В речной глагол Иеговы.
1916
65. МАРСОВО ПОЛЕ
Не прозорливец окаймил
Канавами и пыльной грустью
Твое, река народных сил,
Уже торжественное устье.
75
Воздеты кони на дыбы,
И знают стройные дружины,
Что равен голосу судьбы
Единый выкрик петушиный.
О, только поворот и зов —
И лягут лат и шлемов блески
На чашу мировых весов,
Как золотые разновески!
Но между каменных громад
И садом мраморных изгнанниц
Суровый плац — презренный клад,
А князь Суворов — чужестранец.
1914
66. АЛЕКСАНДРИНСКИЙ ТЕАТР
Когда минуешь летаргию
Благонамеренной стены,
Где латник угнетает выю
Ничтожествующей страны,
И северная Клеопатра
Уже на Невском, — как светло
Александринского театра
Тебе откроется чело!
Но у подъезда глянет хмуро,
Настороженна и глуха,
Сырая площадь, как цезура
Александрийского стиха.
Быть может, память о набеге
Вчерашней творческой волны
Почиет в ревностном ковчеге
Себялюбивой тишины,
И в черном сердце — вдохновенье,
И рост мятущейся реки,
И страшное прикосновенье
Прозрачной музиной руки, —
76
На тысячеголосом стогне
Камнеподобная мечта,
И ни одно звено не дрогнет
По-римски строгого хребта.
1 января 1915
67. НАБЕРЕЖНАЯ
Кто здесь плотник, Петр или Иосиф,
Поздно было спрашивать, когда,
Якоря у набережной бросив,
Стали истомленные суда.
Как твоим, петровский сорожденец,
Куполам не надо звонаря,
Так полуулыбкой — невских пленниц
Держит двуединая заря.
Кораблестроитель черноокий —
Крепче клятв завязаны узлы! —
Знал: река не перестанет в доки
Подплывать тюленями смолы,
Но всегда отыщет меж судами
Знак медузы утлый рыболов:
В розовато-черном Саардаме
Золотые гроздья куполов.
1915
68. НОВАЯ ГОЛЛАНДИЯ
И молнии Петровой дрожи,
И тросы напряженных рук,
И в остро пахнущей рогоже
О землю шлепнувшийся тюк —
Заморские почуяв грузы
И тропиками охмелев,
Как раскрывался у медузы
Новоголландской арки зев!
77
Но слишком беглы очерк суден
И чужеземных флагов шелк:
Пред всей страною безрассуден
Петром оставленный ей долг.
Окно в Европу! Проработав
Свой скудный век, ты заперто,
И въезд торжественный Ламотов —
Провал, ведущий нас в ничто!
Кому ж грозить возмездьем скорым
И отверзать кому врата,
Коль торг идет родным простором
И светлым именем Христа?
«1917—1918·
69. ВТОРОНАСЕЛЬНИКИ
Гляди в упор, куда велят
Шпили, и купола, и стрелы;
Вверху не призрак оробелый,
Но дух чудовищный заклят!
Суоми омертвелый стяг
Не он ли вздул враждой старинной
И злобный облак над низиной
Так вызывающе напряг?
А ты — орлиную ли власть
Приносишь нам в гнездо Петрово,
Чтоб неотступно и сурово
Могли мы каждый камень класть?
И, медным преданы следам,
Насельники болотной гнили.
Мы, как в чистилище, вступили
В сей заповедный Саардам.
«1917—1918·
78
70
Где замысел водный Леблонов
Доныне и жив, и не жив,
Я знаю, ни камня не тронув,
Пройдете вы вдоль перспектив.
И не принесет нам обузы
Ваш ясный и тихий приход,
И сверстницы северной музы
Для вас поведут хоровод.
Все те же — слова о величьи,
И первоначальный размах
Речного овала, и птичьи
Распятья на спящих домах.
Лишь там неизбывные узы
Незримо на воды легли,
Да смертные вопли медузы
Взывают из мутной дали.
Любимая, до рукояти
Мечи увязают в груди,
Но нет милосердней заклятий,
Чем это — в туман — пропади!..
«1917-1918·
71. УЗОР ЧУГУННЫЙ
Пусть бодрствует, суров и грузен,
Правительствующий Сенат,
И на далекий плеск медузин
Взлетает конь, без крыл крылат —
В кругу смыкающихся копий,
Острий мятежных чугуна,
Уж проступают злобой топи
Отравленные письмена…
Но горе! Сдавленный оградой
