От Второй мировой к холодной войне. Немыслимое - Никонов Вячеслав

Многие летчики сели за штурвалы, чтобы отправиться в последний полет и совершить акт «героического самопожертвования». Большинство из них были перехвачены и сбиты американскими истребителями.

В Токио вице-адмирал Ониси, крестный отец камикадзе, прослушав в штабе флота обращение императора, вернулся домой и написал открытое письмо молодежи Японии. Выразил признательность душам погибших пилотов его Специального атакующего корпуса, извинился за свою неспособность достичь победы и призвал молодых людей следовать словам императора и прилагать усилия к достижению мира. После этого Ониси вынул из ножен меч и вспорол свой живот крест-накрест. Умирая, он своей кровью написал на татами, лежавшем на полу, последнее хокку:

В это же время в тюрьме Киото слушал императора Каваками Хадзимэ, известный экономист и политик, арестованный еще в 1930-е годы за принадлежность к запрещенной подпольной коммунистической партии и потерявший здоровье в застенках. Он тоже предался поэтическому творчеству:

В 13.00 возобновилось заседание Тайного совета. Того кратко проинформировал его членов о перипетиях японо-советских отношений, о первоначальном отказе от Потсдамской декларации, о двух атомных бомбардировках, о советском наступлении и об Императорской конференции.

Вслед за этим члены тайного совета зачем-то стали обсуждать условия Потсдамской декларации и ноту Бирнса. Они отвергали требования оккупации страны и голосование о национальной форме правительства, говорили об опасности прихода к власти коммунистов. Возмущались самой возможностью подчинения императора власти Верховного главнокомандующего союзных войск, ужасались масштабов возможных репараций. Но все это были уже разговоры в пользу бедных.

Хиранума свернул дискуссию и предложил Тайному совету поддержать решение императора. Что и было сделано единогласно. Управились за полчаса.

В два часа Судзуки собрал кабинет министров.

– Генерал Анами был человеком трудолюбивым и преданным, настоящим воином, – произнес премьер. – Он был замечательным министром, и я глубоко скорблю о его кончине.

На этой печальной ноте Судзуки предложил своему правительству немедленно подать в отставку. Страна вступала в новую реальность. Возражений не последовало.

Император немедленно принял премьера, который официально подал прошение об отставке.

– Вы прекрасно справились со своими обязанностями, Судзуки, – дважды повторил Хирохито.

И попросил Судзуки остаться премьером, пока не назначат нового.

Это назначение относилось к компетенции хранителя печати маркиза Кидо. Тот попросил и получил у императора разрешение на консультации с председателем Тайного совета.

В 16.30 Кидо и Хиранума встретились и договорились быстро: это будет дядя императрицы принц Хигасикуни, а его правой рукой – принц Коноэ, уже дважды успевший побывать премьер-министром. Почему такой выбор? Правительством в это смутное время должна руководить семья императора, на которую не поднимется рука новых заговорщиков, которые уже вновь угрожали расправиться с Судзуки и другими членами ушедшего правительства.

Хигасукуни вспоминал, как Хирохито пригласил его тем вечером во дворец: «Император строго посоветовал мне принять пост премьера. Он сказал:

– Нет никого, кто согласился бы на это, да и никто не соответствует этой должности. Американские войска скоро войдут в Японию… В случае если Япония не даст ответа, союзники будут рассматривать это как тактику проволочек, попытку затянуть окончание войны. В этом случае американские войска начнут наступление, вместо того чтобы мирно войти в Японию.

Император был очень обеспокоен этим. Он еще раз объяснил мне, что я в качестве премьер-министра смогу легко договориться с генералом Макартуром. Поэтому я решил пойти навстречу его просьбе, сказав, что в данном случае мне действительно необходимо пойти на это. Император выглядел очень изможденным из-за ужасных военных событий. Он настолько осунулся и похудел, что мне было тяжело даже смотреть на него».

При этом, заметим, директивы войскам капитулировать в тот день так и не было отдано.

В тот момент, когда речь микадо транслировалась по радио, японские войска продолжали оккупировать более половины территории собственно Китая, где война шла уже четырнадцать лет. Пожалуй, нигде радость не была большей, чем в этой многострадальной стране. Событие было встречено в Китае фейерверками и уличными шествиями, слезами и застольями, боем барабанов и звуками гонгов.

Чан Кайши написал в дневнике: «Сегодня утром получил текст безоговорочной капитуляции вражеского государства. Чувствую только глубокую благодарность Всевышнему за его огромную милость и мудрость во время войны».

Мао Цзэдун тоже радовался. Но он уже предпринимал усилия, чтобы закрепить свои позиции в послевоенном Китае. Мао направил радиограмму Чан Кайши, где потребовал отменить его приказ армиям КПК «оставаться на своих позициях», признав его ошибочным. Естественно, генералиссимус и не подумал идти навстречу коммунистам.

В тот день 18-я армейская группа коммунистов освободила крупный город Калган. На это главнокомандующий гоминдановскими сухопутными силами генерал Хэ Инцинь, ответственный за вопросы, связанные с капитуляцией, потребовал от японцев (!) с боем вернуть себе этот город и удерживать его до тех пор, пока к нему не подойдут войска Чан Кайши.

В Маньчжурии Квантунская армия продолжала активные боевые действия.

Штеменко писал: «14 августа, когда советские армии, преодолев тайгу, горы и пустынные степи, стремительно ринулись по Маньчжурской равнине, оно (японское правительство – В.Н.) объявило о своем решении принять условия Потсдамской декларации и капитулировать перед союзниками. Однако никаких конкретных приказов на сей счет Квантунской армии, а также другим войскам и флоту не последовало. По донесениям с фронтов, японские дивизии и гарнизоны продолжали борьбу.

Генштаб доложил о сложившейся обстановке Верховному Главнокомандующему. Сталин отнесся к этому довольно спокойно, приказал нам выступить в печати с разъяснением фактического положения на фронтах, а войскам дать указание – продолжать активные боевые действия, пока не состоится безоговорочная капитуляция противника».

В оперативной сводке командования Красной армии за 15 августа сообщалось: «Войска 1-го Дальневосточного фронта, преодолевая сопротивление противника в трудных условиях горно-лесной местности, продолжали наступление и заняли несколько населенных пунктов к северо-востоку от города Муданьцзян.

Войска 2-го Дальневосточного фронта, продолжая наступление по обоим берегам руки Сунгари, во взаимодействии с Амурской речной флотилией, с боями овладели городами Каоличжэнь, Лянцзянкоу, Синьчжунчжэнь и Баоцин.

Войска Забайкальского фронта с боем заняли города Хуадэ, Канбао, Чжанбэй и Долонор. Одновременно войска фронта продолжали наступление к востоку от горного хребта Большой Хинган и продвинулись вперед на 20–30 километров».

Кровопролитные бои шли также в тылу быстро продвигавшихся вперед советских войск. Маршал Мерецков рассказывал: «Некоторые укрепрайоны сопротивлялись долго. Мы были уже у Харбина и Мукдена, а в тылу у нас японские солдаты отдельных узлов сопротивления, окруженные со всех сторон, все еще вели безнадежное для них сражение. Позднее, просачиваясь через линию боевых действий мелкими группами, они переходили к диверсионным действиям… Во многих местах японцы при отходе широко использовали первоначально команды смертников – солдат, заранее обреченных на гибель… В боях под станцией Мадаоши мы насчитали до двухсот смертников, которые, обвязавшись сумками с толом и с ручными гранатами, ползли по полю в зарослях густого гаоляна и бросались под наши танки. Эти „живые мины“ были, конечно, достаточно опасны. Впрочем, наши войска заранее подготовились к такой тактике противника и быстро парализовали его действия… Что касается японского офицерства, то оно оказалось гораздо более трезвым, чем мы думали. Например, мы почти не встречали случаев самоубийства посредством харакири.