Самые громкие мистификации от Рамзеса до Трампа - Келер Петер

Но 40 лет спустя кое-что произошло. Внезапно бристольцы оказались засыпаны находками из средневекового прошлого их города. У продавцов книг и историков появились письма, карты и документы XV века. В частности, сенсацию вызвали стихи то ли монаха, то ли священника по имени Томас Роули, чьим другом и покровителем был Вильям Канинг. Вскоре обнаружились находки из еще более давних времен. В сентябре 1768 года старый мост XIII века заменила новая постройка, и газета «Бристоль Уикли Джорнал» набрала рейтинги с торжественной поэмой 500-летней давности, ярко описывающей великолепие торжественного открытия моста-предшественника.

Отклик на хвалебную поэму был столь велик, что — о, чудо! — на свет вышли оды и другим сооружениям. Всплыли даже городские хроники XI века, написанные монахом по имени Тургот и переведенные Роули со староанглийского на средневековый английский. Да, находки даже прорвались за пределы Бристоля: было обнаружено стихотворение о битве при Гастингсе 1066 года, также написанное Турготом и переведенное Роули.

Принял ли честный бристольский люд все за чистую монету? Это еще под вопросом. Торговцы книжных лавок, историки и журналисты — уж они-то должны были заподозрить неладное, но, вероятно, преследовали коммерческие интересы и понимали, чего жаждет публика. Да и граждане позднее, возможно, сознательно принимали участие в игре. Ведь уже стало известно, что Dunelmus Bristoliensis, якобы написавший панегирик бристольским властям по случаю торжественного открытия моста в XIII веке, — вымышленный персонаж и на деле за ним стоит 15-летний юноша Томас Чаттертон!

Он родился 20 ноября 1752 года. В 11 лет не по годам развитый мальчик, очарованный кельтским прошлым Англии и Средневековьем, начал пробовать себя в поэзии и, отрешаясь от торгашества и пошлой рассудительности мещанства, переносился мечтами в мир искусства. Теперь вспомним, что в 1727 году одним из тех, кто приобщился к сундукам Канинга, был дед Томаса Чаттертона. Так к внуку и попала старинная бумага, которую он использовал для своих подделок! Томас набросал по краям листов стихотворения на якобы среднеанглийском и придумал автора — свое альтер-эго, того самого Роули, который, как и он, носил имя Томас.

Воодушевленный успехом, Чаттертон хотел взлететь выше. За триумфальным стартом в Бристоле последовал короткий, но тяжелый и тернистый путь: еще до того, как вскрылось мошенничество, издатель Роберт Додели не пожелал публиковать книгу с произведениями Роули. Тогда Чаттертон обратился к писателю Хорасу Уолполу, обладавшему определенным влиянием в литературном мире, чтобы под его протекцией представить на суд публике средневековые поэмы. Уолпол с помощью своего друга, поэта и филолога Томаса Грея, раскрыл подделку, однако Чаттертон не оставлял надежд. Он переехал в великий город Лондон, чтобы попытать счастья в газетах и журналах, но все напрасно. Он стучался в закрытые двери, но ему не открывали, и 24 августа 1770 года в возрасте 17 лет Томас Чаттертон, обездоленный и полуголодный, приняв мышьяк, покончил жизнь самоубийством.

Однако семью годами позднее стихотворения «Роули» все же опубликовали. Романтический ореол судьбы их создателя, которую воспели многие именитые писатели (среди них и Вальтер Скотт), породил волну воодушевления, захлестнувшую, в частности, Францию. Драма Альфреда де Виньи «Чаттертон» (1835) спровоцировала череду самоубийств среди молодежи, как когда-то «Страдания юного Вертера» Гёте в Германии. В Томасе Чаттертоне — непризнанном гении, погибшем от непонимания своих же собратьев, — молодые люди нового времени видели себя.

Как бы ни был самонадеян Чаттертон в своем тщеславии, его стихи «Роули», выдаваемые за истинно средневековые, таковыми не являются. Однако благодаря выразительности они считаются примером отточенного мастерства. Имитация древнего языка, полного архаизмов, и нехитрая орфография творят чудеса — только взгляните на приведенные ниже первые строки отрывка, найденного в комнате, где умер Чаттертон: «Awake! Awake! О Birtha, swotie mayde!/Thie Aella deade, botte thouynne wayne wouldst dye, / Sythence he thee for renomme hath betrayde, / Bie hys owne sworde forslagen doth he lye» (swotie mayde — sweet maid: «милая дева»; Aella — имя Элла; botte — but: «но»; ynne wayne — in vain: «тщетно»; Sythence — since: «с тех пор»; thee — you: «тебе»; renomme — renown: «слава»; betrayde — betrayed: «предать»; forslagen — slain: «повергнуть»).

Томас Чаттертон был фальсификатором и вместе с тем поэтом. Но только до тех пор, пока писал на псевдосредневековом английском. Написанные на современном ему английском языке рассказы и стихотворения, которые обнаружили в каморке Чаттертона и ради которых он расстался с вымышленным Роули, с литературной точки зрения никуда не годятся.

Жил да был Шекспир

До сих пор не доказано, кто в действительности написал всё известное общественности как произведения Шекспира. Поговаривают, что их автор вовсе не Шекспир — мелкий лавочник из Стратфорда-на-Эйвоне.

Сомнений нет, автором также не является Уильям Генри Айрленд, ведь он жил на двести лет позже. Впрочем, в конце XVIII века ему почти удалось проникнуть в мир литературы под именем Шекспира. Поначалу то была просто шутка, которую 19-летний Уильям Айрленд, сын книготорговца Самюэля Айрленда, хотел сыграть с отцом, большим любителем Шекспира. Помощник нотариуса, он знал, как составляются документы, и подготовил свидетельство о рождении на имя Шекспира, а далее квитанции и судебные записки, дабы приумножить редкие источники, свидетельствующие о жизни поэта. Затем в качестве кульминации он составил первый договор Шекспира с издателем, где прояснялся вопрос об авторстве. Автор — уроженец Стратфорда.

Отец ничего не заподозрил, наоборот, до того обрадовался, что сын решил выступить по полной. Уильям подкинул отцу две драмы собственного сочинения: «Вортигерн и Ровена» — история любви на фоне завоевания Англии англосаксами, и «Генрих II». Затем оригинального «Короля Лира», раннюю версию «Гамлета», а также любовную лирику и любовные письма, и из тьмы веков проступил загадочный адресат сонетов Шекспира. Нет, сонеты посвящены не мужчине, как опасались некоторые, а жене Шекспира Анне Хатауэй.

Мысль, что сын над ним шутит, не закрадывалась в голову отцу. Вместо этого Самюэль Айрленд — столь же добросовестный, сколь и предприимчивый — решил издать все найденные произведения как книги. В 1796 году он отдал их в печать. Тогда же ему удалось продать пьесу «Вортигерн и Ровена» лондонскому театру Друри-Лейн за 300 фунтов стерлингов и за свою долю в прибыли.

Но после публикации все покатилось по наклонной. Сенсация обернулась провалом на книжном рынке, поскольку 31 марта 1796 года критик Эдмонд Мэлоун в анализе на 400 страниц под заголовком An Inquiry into the Authenticity of Certain Miscellaneous Papers and Legal Instruments («Проблема подлинности некоторых разрозненных текстов и легальность документов») резко негативно высказался по вопросу подлинности манускриптов и документов, окрестив все без исключения галиматьей.

Спустя два дня — другая неудача: 2 апреля провалилась премьера драмы «Вортигерн и Ровена», что совсем не типично для пьесы Шекспира. Литературный мир быстро выследил зачинщика фейка — Самюэль Айрленд-старший! Напрасно тот уверял в своей невиновности, напрасно сознался во всем его сын. Напрасно, потому что отца знали как образованного человека, любителя Шекспира, а о поэтическом таланте сына никто понятия не имел. Даже отец. Публика не возмущалась, когда впоследствии Уильям публиковал романы под собственным именем. Правда восторжествовала лишь спустя 80 лет. В 1876 году Британский музей приобрел архив Айрлендов, и не осталось сомнений как в невиновности отца, так и в авторстве сына.

«Гой ты, солнце наше, крепость Вышеград!»

В начале XIX века молодые чешские интеллектуалы заинтересовались историей своего народа и занялись поисками исторических документов, но нашли крайне мало. После Тридцатилетней войны габсбургская Австрия насильственно вернула Чехию в католичество и германизировала высшие слои общества, из-за чего чехи лишились культурной и политической элиты. Чешская наука и литература отныне не существовали. Театры, школы, Пражский университет, образование, торговля и управление — все немецкое. Чешские ученые говорили и писали на немецком, ибо их родной язык не был языком науки.