Прогулка по Дальнему Востоку - Фаррер Клод "Фредерик Шарль Эдуар Баргон"

Четыре классических книги Китая, — Та-Хио, что значит «Великое исследование», — Чунг-Иунг, то есть «Неизменяемая середина», «Беседы Конфуция с учениками» и «Беседы Менция», ученика Конфуция, жившего сто лет спустя.

«Великое исследование» содержит всего одну главу, — можно было бы даже сказать, одну фразу! Ничего не может быть проще и примитивнее этого «Великого исследования», положенного в основание китайской морали, — от сложного к простому, от коллектива к личности, — вот его суть.

Но я предпочитаю прочесть вам главную фразу этой книги…

Самый точный разбор ее ничего не стоит, тогда как текст сам по себе великолепен:

«Древние короли, — пишет Конфуций (он сам изложил „Великое исследование“), — чтобы зажечь истинную добродетель в сердцах всех людей, начинали с того, что старались как можно лучше управлять своими государствами. Чтобы лучше управлять государствами, они сначала устанавливали добрый порядок в семьях…

Чтобы утвердить добрый порядок в семьях, они старались самоусовершенствоваться, они учились управлять движениями своего сердца; чтобы управлять движениями сердца, они воспитывали свою волю; чтобы усовершенствовать волю, они развивали себя.

Они развивали свой ум, проникая в суть вещей, Проникновение в суть вещей возносит наши познания на вершину. И когда наши знания достигнут вершины, воля будет совершенной, движения сердца подчинены воле; а когда движения сердца будут управляемы, человек избавится от ошибок. Исправив самого себя, он исправит семейный уклад; а когда в семьях царит порядок, государство хорошо управляется; и в конечном итоге вся империя процветает в мире.

Слово „Чунг-Иунг“ — по-французски „Неизменяемая середина.

Эту неизменяемую середину Конфуций определял, как высшее достижение истинного совершенства.

Когда душа свободна от чувств радости, печали или гнева, — писал он, — говорят, что она находится в равновесии. Когда эти чувства рождаются в душе, не переходя известных границ, говорят, что они не нарушают гармонии. Равновесие есть отправная точка всех мировых процессов. Когда гармония и равновесие достигают своего полного выражения, каждое явление на земле и на небе получает свое место и все существа развиваются правильно. Равновесие и мудрость требуют, разумеется, воздержания от небрежности и преувеличения“.

Однажды Кунг-Тзы (Конфуция) спросили:

„Кого из ваших учеников вы предпочитаете?“

Он ответил:

„Один никогда не исполняет всего того, что должен исполнять; другой всегда делает немножко больше, чем требуется“.

„Значит, — сказали ему, — последний, конечно, и есть лучший?“

„О! — ответил Конфуций, — одинаково плохо делать больше, чем нужно, и меньше, чем нужно“.

Когда ученик его, по имени Тзы-Лунг, вернулся с праздника последнего дня, то есть с праздника 1 января, если вам угодно, Конфуций спросил его:

— Вы остались довольны, Тзы-Лунг?

Тзы-Лунг ответил:

— Конечно, нет! Казалось, что все жители провинции лишились рассудка. Я не могу понять, какое удовольствие в том, чтобы присутствовать при таком зрелище!

Тогда учитель сказал ему:

— Вы не понимаете, что, давая народу один день веселья после трехсот шестидесяти четырех дней труда, правитель поступает хорошо? Если бы лук всегда держали напряженным, то ни Ву-Ванг, ни Венн-Данг (основатели династии Че-У) не сохранили бы за собой престол долгое время! А если бы держали лук всегда ослабленным, то ни By Ванг, ни Венн-Данг не сделались бы императорами.

Умеренность, равновесие, справедливость, золотая середина, — таковы прочные основы философии, которой учат нас китайские древние книги. Отсюда последовательно вытекает идеал, который нас удивит, быть может, но удивит, главным образом, в силу своей скромности.

Однажды Тзы-Лунг спросил Конфуция: что такое совершенный человек?

Учитель ответил многозначительно:

— Тот, который обладал бы осторожностью Тзанг-У-Чунга (а он был до того осторожен, что всегда пребывал в нерешительности), тот, который обладал бы честностью Кунг-Хо (а он потерял жизнь, отыскивая незначительные погрешности счета), храбростью Чуанг-Тзы (который дал себя убить ни за что восставшим) и смышленостью Иен-Киу (которого даже самые речистые адвокаты не могли заставить замолчать), тот, который, кроме того, был бы сведущ в церемониале и музыке, — тот мог бы назван быть совершенным человеком.

И, улыбнувшись внезапно, добавил:

— Быть может, в наши дни, чтобы быть совершенным человеком, нет необходимости совмещать все эти качества… и, Бог мой, тот, который несмотря на возможность наживы, остается справедливым, который не бежит перед лицом опасности и тот, который, дав обещанье, держит его несмотря на то, что протекли долгие годы, — тот, я нахожу, уже достаточно совершенен.

Этот человек, столь мягкий в отношении других, был строг к самому себе; он обладал добродетелью всех великих людей, — он был скромен.

— Мудрец, — писал он, — соблюдает четыре главных правила, а я, Конфуций, я никогда не мог соблюсти даже одного. Я еще не воздал моему отцу всего того, что требую от моего сына, ни моему государю того, что требую от подданных, ни моему старшему брату того, что требую от младшего; и для друга моего не умел первым сделать то, что я хотел бы, чтобы он мне сделал… Бойтесь все обещать больше, чем можете исполнить!

В другой раз он сказал своим ученикам:

— Вы думаете, что я обладаю обширными познаниями? Но я не обладаю никакими познаниями! Только, — добавил он, в виде примера, — когда меня спрашивает человек самого скромного звания, и как бы невежествен он ни был, я обсуждаю с ним вопрос от доски до доски, как бы я поступил в беседе с мудрецом, не пропуская ничего.

Эту скромность он проповедовал всем. Известна его беседа, которую я хочу передать здесь, находя ее чрезвычайно красивой и поучительной. Подобно Платону, он имел привычку беседовать с учениками, задавать им вопросы и выслушивать их ответы. Однажды, находясь со своими любимыми учениками Тзеу-Лу, Тзенг-Си, Иен-Лу и Кунг-Си-Хуа, сидевшими рядом с ним, он сказал:.

— Говорите со мной откровенно, позабыв, что я ваш учитель. Когда вы у себя, говорите вы себе: „Я человек неизвестный, люди не знают моих способностей и достоинств, но если бы люди их знали, они доверили бы мне великие дела“.

— Что это за дела, которые вы бы желали, чтобы вам доверили? Вы, Тзеу-Лу, скажите мне.

И Тзеу-Лу поспешил ответить:

— Предположим, — сказал он, — что государство, обладающее тысячью военных колесниц, стонет под игом двух других могущественных государств, что оно даже подверглось разграблению и что у него иссякли припасы. Так вот! Если бы мне было передано управление этим государством, то мне кажется, я сумел бы вдохнуть мужество в сердца жителей, обуздать врагов, насадить мир и заставить торжествовать справедливость.

Учитель посмотрел на Тзеу-Лу и улыбнулся:

— А вы, Иен-Лу, — спросил он, — что бы вы сделали?

— О! — отвечал Иен-Лу, — если бы мне довелось управлять маленьким государством, пространством в шестьдесят или пятьдесят стадий, мне кажется, что в три года я довел бы жителей до благоденствия. А для поддержания этикета и культивирования музыки я призвал бы мудреца.

На этот раз Конфуций не улыбнулся, но повернувшись к третьему, сказал:

— А вы, Кунг?

Кунг-Си-Хуа ответил;

— О! Я не говорю, что способен на что-либо подобное, но так мне подсказывает мое честолюбие… Я бы хотел одетым в черную тунику, с черной шапочкой на голове, исполнять обязанности помощника во время религиозных процессий в память предков и в церемониях императорского двора.

Конфуций размышлял некоторое время. Потом, повернувшись к четвертому ученику — Тзенг-Си, сказал:

— А вы, Тзенг, чтобы сделали?

Тзенг-Си, человек очень странный, игравший постоянно на гитаре, даже тогда, когда говорил учитель (ему по этому поводу часто делали замечания!), — Тзенг-Си выпустил из рук гитару и струны ее зазвенели…

Тзенг-Си встал, поклонился и ответил: