Крушение России. 1917 - Никонов Вячеслав

Двумя штабными генералами были Данилов и главный начальник снабжений фронта Саввич. Причину их появления в вагоне императора объяснил Саввич. За обедом в штабе фронта Рузский произнес: «Я вижу, что Государь мне не верит. Сейчас после обеда поедем к нему втроем, пускай он, помимо меня, еще выслушает вас» [2255]. В том, что именно скажут его помощники, Рузский мог не сомневаться. Дальнейшее — в их описании. Весь этот — один из самых драматичных эпизодов российской истории — продлился не более 45 минут.

«Император Николай ждал нашего прибытия в… зеленом салоне вагона-столовой, — вспоминал Данилов. — Наружно он казался спокойным, но выглядел бледнее обыкновенного, и на лице его между глазами легли две глубокие складки, свидетельствовавшие о бессонной ночи и переживаемых им тревогах. Государь был одет… в темносерый бешмет с погонами Кавказского пластунского батальона его имени, перепоясан тонким черным ремешком с серебряными пряжками; на этом поясе спереди висел кинжал в ножнах, оправленный также серебром.

Приветливо встретив нас, Государь попросил всех сесть и курить, но я и генерал Саввич невольно продолжали стоять под давлением крайней ответственности предстоящей беседы. Сам Государь и утомленный всем предыдущим главнокомандующий сели за стол друг против друга. Генерал Рузский стал медленно и отчетливо докладывать о всех полученных за последние часы сведениях. Когда очередь дошла до телеграммы генерала Алексеева с заключениями главнокомандующих, то генерал Рузский положил телеграфные листки на стол перед Государем и просил прочесть их лично» [2256].

Теперь передаем слово Саввичу, который свидетельствует, что Рузский после этого «обрисовал обстановку, сказав, что для спасения России и династии сейчас выход один: отречение его от престола в пользу наследника. Государь ответил:

— Но я не знаю, хочет ли этого вся Россия.

Рузский доложил:

— Ваше Величество, заниматься сейчас анкетой обстановка не представляет возможности, но события несутся с такой быстротой и так ухудшают положение, что всякое промедление грозит непоправимыми бедствиями. Я Вас прошу выслушать мнение моих помощников, они оба в высшей степени самостоятельные и притом прямые люди.

Это последнее предложение с некоторыми вариациями Рузский повторил один или два раза. Государь повернулся к генералам и, смотря на них, заявил:

— Хорошо, но только я прошу откровенного мнения.

Все очень сильно волновались. Государь и Рузский очень много курили. Несмотря на очень сильное волнение, Государь отлично владел собой» [2257]. Император сперва обратился к Данилову.

«— Ваше Императорское Величество, — сказал я. — Мне хорошо известна сила Вашей любви к Родине. И я уверен, что ради нее, ради спасения династии и возможности доведения войны до благополучного конца Вы принесете ту жертву, которую от Вас требует обстановка. Я не вижу другого выхода из положения, помимо намеченного председателем Государственной думы и поддерживаемого старшими начальниками действующей армии…

— А Вы какого мнения? — обратился Государь к моему соседу генералу Саввичу, который, видимо, с трудом сдерживал душившее его волнение» [2258].

Описывая свой бенефис, генерал Саввич уверял, что в тот момент приступ рыданий сдавливал его горло:

«— Ваше Императорское Величество, Вы меня не знаете, но Вы слышали обо мне отзывы от человека, которому Вы верили.

— Кто это?

— Я говорю о генерале Дедюлине.

— О, да (Дедюлин был дворцовым комендантом до Воейкова — В. Н.).

Генерал чувствовал, что он не в силах больше говорить, так как сейчас разрыдается, поэтому он поспешил кончить:

— Я человек прямой и поэтому я вполне присоединяюсь к тому, что сказал генерал Данилов.

Наступило общее молчание, длившееся одну-две минуты» [2259].

И вновь генерал Данилов: «Государь подошел к столу и несколько раз, по-видимому, не отдавая себе отчета, взглянул в прикрытое занавеской окно. Его лицо, обыкновенно малоподвижное, непроизвольно перекосилось каким-то никогда мною раньше не наблюдавшимся движением губ в сторону. Видно было, что в душе его зреет какое-то решение, дорого ему стоящее…

Резким движением Николай вдруг повернулся к нам и твердым голосом произнес:

— Я решился… Я решил отказаться от престола в пользу своего сына Алексея…

При этом он перекрестился широким крестом. Перекрестились и мы.

— Благодарю вас всех за доблестную службу. Надеюсь, что она будет продолжаться и при моем сыне…». Данилов закончил свое описание сцены трогательной картиной: «Обняв генерала Рузского и тепло пожав нам руки, император медленным, задерживающим шагом прошел в свой вагон» [2260]. Это очень маловероятно. Существует немало свидетельств, что после отречения Николай был готов простить кого угодно. Но только не генерала Рузского.

Через несколько минут в зеленый салон вошел встревоженный и страшно расстроенный Фредерикс. «Он заявил, что Государь передал ему разговор с присутствующими и спросил его мнения, но раньше, чем ответить на такой ужасный вопрос, он, Фредерикс, хочет выслушать присутствующих. Фредериксу повторили то, что было сказано Государю. Старик был страшно подавлен и сказал:

— Никогда не ожидал, что доживу до такого ужасного конца. Вот что бывает, когда переживешь самого себя» [2261]. Фредерикс уже знал, что его дом сожгли, а престарелую больную супругу оттуда только чудом успели вынести.

Сам Фредерикс в конце своей жизни иначе описывал происшедшее графине Клейнмихель: «Он рассказывал, что Государь колебался и противился и что подпись под отречением была у него вырвана грубым обращением с ним генерала Рузского, схватившего его за руку и, держа свою руку на манифесте об отречении, грубо ему повторявшего: «Подпишите, подпишите же. Разве вы не видите, что Вам ничего другого не остается делать. Если Вы не подпишете — я не отвечаю за Вашу жизнь». «Я попробовал вмешаться, — рассказывал Фредерикс, — но Рузский мне нагло заметил: я не с Вами разговариваю. Вам больше нет здесь места, царь должен был бы давно окружить себя русскими людьми, а не остзейскими баронами». Государь был подавлен и смущенно смотрел вокруг…» [2262]. О беспардонности поведения Рузского Николай II сам пожалуется графу Бенкендорфу, когда 22 марта с ним увидится: «Его Величество особенно жаловался на почти грубую настойчивость, с которой ген. Рузский разговаривал с ним в Пскове. С тех пор Император мог понять, что доводы генерала были чистой выдумкой. В течение нескольких часов подряд Рузский оказывал давление на Его Величество, не оставляя ему ни одной минуты на размышление». Бенкендорф, отталкиваясь от беседы с экс-императором, считал «роль командующих в отречении неслыханным в истории предательством» [2263].

Николай II вошел в салон, неся написанные им две телеграммы. Одна была адресована председателю Государственной думы: «Нет той жертвы, которую я не принес бы во имя действительного блага и для спасения родной матушки-России. Посему я готов отречься от престола в пользу моего сына, с тем, чтобы он оставался при мне до совершеннолетия при регентстве брата моего великого князя Михаила Александровича». Вторую Николай полагал направить в Ставку начштаверху: «Во имя блага, спокойствия и спасения горячо любимой России я готов отречься от престола в пользу моего сына. Прошу всех служить ему верно и нелицемерно» [2264]. Последние два слова были явной пощечиной Алексееву.