Прогулка по Дальнему Востоку - Фаррер Клод "Фредерик Шарль Эдуар Баргон"

Я начну с описания, которое, кстати, дает представление о том, что такое была охота тридцать веков тому назад:

Четыре серых коня, выносливых и быстрых, запряжены в повозку князя, шесть еще ведут в поводу. Загонщики поднимают самцов (наши охотничьи правила уважались уже и в то время), и только самцов тех животных, которых позволено поднимать в это время года. Дикие животные велики и жирны. Князь слева объезжает их и поражает стрелами. После охоты, князь со свитой прогуливается по парку. Лошади хорошо дрессированы и идут шагом; охотничьи собаки, одни с длинными, другие с короткими мордами, отдыхают на легких повозках, лошади которых позвякивают бубенчиками, навязанными на удила.

Перед вами нечто, весьма похожее на возвращение с охоты где-нибудь в Бретани.

Но как бы захватывающи ни были описания, и сколь гениальны ни были бы сравнения, — поэзия всех времен и народов неизменно черпала из другого, более обильного источника, — из области чувств, душевных состояний… а существует ли что-либо более вдохновляющее, чем любовь? Итак, вот образцы древней китайской любовной поэтики.

— На юге (говорит поэт) немало высоких дерев, почти лишенных ветвей. Под тенью их нельзя отдохнуть, — они не имеют ее. По берегам великой реки проходят девушки, но добродетель их так же трудно поколебать, как перейти вброд ту великую реку, а она глубока!

— Я хотел бы срезать колючий кустарник, что поднимается над оградой из жимолости. Эта девушка будет праздновать свою свадьбу. Она так хороша, что я был бы счастлив давать корм ее лошади. Но невозможно перейти реку вброд, когда она глубока! Девушка не приняла бы…

— Я хотел бы срубить деревья, что шумят высоко над кустами. Эта девушка завтра будет замужем, а за один ее взгляд я готов носить корм ее собаке. Но невозможно перейти реку, она слишком глубока! Девушка не согласится никогда!

Но как бы ни велика добродетель, любовь порой торжествует. Поэт, оставивший нам строки, что я привожу ниже, вероятно был влюблен.

— Та девушка, что в уединении скрывает свою красоту, должна была ждать меня за углом ограды. Я люблю ее и не вижу. Возвращаясь с лугов, где она гуляла, она принесла мне цветов. Как хороши эти цветы и как необычайны!.. То есть нет, эти цветы обыкновенны и даже некрасивы, но особа, что дала их, о! Какое чудо!..

Как и теперь, влюбленные тех отдаленных времен жаловались горько на разлуку:

Мой друг собирает цветы на полях. Каждый день, проведенный без него, представляется мне долгим, как три месяца.

Мой друг собирает плоды в садах. Каждый день без него долог, как три времени года.

Мой друг собирает хворост в лесах. Каждый день вдали от него представляется мне тремя годами.

В этом старинном отрывке почти современная грусть!

Но любовь чувство непрочное, — не всегда стоит ему доверять. Один из первых поэтов преподал девушкам совет осторожности в едва ли не лучшей из поэм Чеу-Кинга, написанной в ироническом тоне…

Повествование ведется, по-видимому, от лица юноши:

Я срываю цветы вишни в стране Me-И. Знаете ли вы, о ком я думаю? Так вот! — Я думаю о прекрасной Менг-Кианг.

Она обещала встретиться со мной в Санг-Чунге. Я был там; она пришла еще раньше меня, прошла до Чанг-Кунга, а потом проводила меня до границы.

А теперь я срываю цветы сливы в стране Me-И. Знаете ли вы, о ком я думаю? О прекрасной Менг-И. Она назначила мне свидание в Санг-Чунге. Она тоже еще раньше меня прошла до Чанг-Кунга и тоже проводила меня до границы.

А теперь я срываю цветы персика в стране Me-И. Знаете ли вы, о ком я думаю? О прекрасной Менг-Иунг! Она тоже мне назначила свидание в Санг-Чунге, и тоже прошла раньше меня до Чанг- Кунга и, как и те, проводила меня до границы.

Урок благоразумия в легкой форме! Быть может, следствием хорошо воспринятого урока в том же роде являются три строфы, написанные молоденькой девушкой.

Я умоляю друга моего Чунга не врываться в наше селение и не ломать ив, что посадила я под окном. Не то, чтобы мне были дороги ивы… но я боюсь моих родителей. Чунг вполне заслужил, чтобы его любили, но мне не снести упреков родителей.

И я прошу Чунга не перескакивать через стену и не ломать шелковиц, что посадила я за оградой. Мне не дороги деревья, но боюсь моих братьев. У них дурной характер. Чунг вполне заслужил, чтобы его любили, но нужно страшиться нрава моих братьев.

И я умоляю Чунга не прыгать через окно в мою комнату и не ломать горшков с цветами на подоконнике. Не то, чтобы я любила эти горшки, но я боюсь лишних разговоров. Чунг вполне заслужил, чтобы его любили, но пересуды, ох, эти пересуды…

Приведенным текстам не менее трех тысяч лет.

В VIII пеке нашей эры Китай дал лучших своих поэтов, во всяком случае, двух величайших, — Ли-Таи-Пе и Ту-Фу, которых можно смело поставить рядом с Мюссе и Ронсаром.

Я процитирую параллельно поэта глубокой древности и стихи Ли-Таи-Пе и Ту-Фу. Это даст вам возможность окинуть одним взглядом всю линию, по которой шла китайская цивилизация в ее никогда не прерывавшемся движении.

Перед вами рассказ, восходящий к временам второй династии, то есть приблизительно к XVII веку до нашей эры. В то время династия Чангов сменила династию Хиа. Согласно преданию, мать первого императора Чангов спала однажды с раскрытым ртом; ласточка уронила ей в рот яйцо, а через некоторое время у ней родился сын — император.

— Так хотело небо, — говорит поэт, — ласточка спустилась и ей обязана династия Чангов своим происхождением. Чанги жили в стране Ин; они были могущественны и Владыка Неба повелел воинственному императору Чангу установить с точностью границы во всех частях империи.

— Мы, недостойные потомки его, взошли на гору Кинг, где величественно поднялись к небу ели и кипарисы. Мы срубили кипарисы и ели и перенесли их на самую вершину. Там мы разрубили, сравняли стволы и распилили на нужные нам отрезки. Длинны еловые стропила, высоки и бесчисленны кипарисовые колонны. Мы закончили этот храм, и душа императоров Чанг будет покоиться в нем, и не выйдет из него никогда. Отсюда будет бдить она над страной.

Не правда ли, — подлинная ода! И притом из весьма величавых!

А вот поэмы, которым от роду на двадцать пять веков меньше. Сначала поэмы Ли-Таи-Пе.

Ли-Таи-Пе был чистым лириком. Его поэзия приближается к поэзии Мюссе… тем более что, подобно Мюссе, он отличается силой вдохновения и ставшей слишком известной склонностью к преувеличениям. Его творения — неизменной чистоты, благородства, теплоты и всегда безыскусственные — не могут оставить нас равнодушными.

Вот поэма Ли-Таи-Пе:

Молоденькие девушки срывают водяные лилии на берегах Ио-Ие, они почти скрыты гроздьями цветов и завесой листьев. Невидимые, они бросают друг другу жемчужины смеха и песен. Под солнечным лучом, в зеркале вод отразились их грациозные силуэты… ветер, напоенный ароматом цветущих ветвей, колышет легкую ткань их одеяний…

Под плакучими ивами на берегу показалась группа всадников… И вдруг, растоптав копытами оброненный сноп цветов, чья-то лошадь ржет и удаляется… А в группе девушек одна стоит смущенная, опустив глаза, и позволяет угадать трепет ее сердца.

Немного философии:

— Повелитель, — говорит Ли-Таи-Пе, обращаясь к своему князю, — вы видите воды Желтой Реки? Они спускаются с неба и стремятся к морю, ни когда не возвращаясь к источнику…

Повелитель, разве вы не посмотрелись в зеркало? Ваши волосы, вчера еще черные, сегодня белее снега.

Поспешим, повелитель. Выпьем триста чаш вина, ибо все течет в едином устремлении, люди, события и воды реки, бегущие к морю.

Можем ли мы предъявить что-либо равное этому? Разве что-нибудь у Ронсара!

Перейдем теперь к Ту-Фу, современнику Ли-Таи-Пе и его другу, согласно преданию. То была личность совершенно иного порядка, отличавшаяся крайней сдержанностью. Подобно Овидию, Ту-Фу был изгнан приказом императора, по причинам весьма таинственного характера, и никогда не пытался испросить милости. Он умер в изгнании, неизменно отвечая, когда его спрашивали: