В сетях шпионажа, или «Час крокодила» - Резванцев Александр Александрович

— Смотрел сегодня фильм про Штирлица. Помнишь, как ваш разведчик укокошил своего верного агента, моего тезку? Когда-нибудь и вы меня так же… За неимением надобности.

— Не дури! — сказал я. — Выкладывай, что у тебя на душе. Разберемся вместе.

— Сердце у меня болит. Это от вашей чертовской работы. Скоро сдохну.

— Ерунда. Невроз. Отдохнешь, и все пройдет. Кстати, у меня тоже болит сердце и тоже от нашей чертовой работы.

Во взгляде Клауса я увидел иронию.

— С чего болеть твоему сердцу? — спросил он. — Разве ты, сидя тут, каждый день ожидаешь, что за тобой могут прийти?

— Я боюсь, что прийти могут за тобой. И учти, что ты у меня не один такой.

— Уж не хочешь ли ты сказать, что все восемь лет вспоминал обо мне ежедневно?

— Да, вспоминал.

— Не верю тебе.

Я пожал плечами и в качестве последнего аргумента выложил на стол его перочинный нож. Клаус как-то сразу сбросил с себя всю свою колючесть.

— Прости, — сказал он. — А вот я твой брелок не сберег. Пришлось оставить его вместе с машиной. Была такая ситуация.

— Ничего. В нашей работе все бывает. Давай-ка лучше поздороваемся как следует.

Мы обнялись и обменялись крепким рукопожатием…

Я не знаю, где теперь Клаус и жив ли он вообще, однако нож его храню по сей день. В рукоятку ножа вделано множество железок, чрезвычайно полезных в жизненном обиходе. В течение дня я пользуюсь ножом неоднократно. Он всегда при мне, и я уже всерьез уверовал в то, что это талисман, приносящий удачу.

Родине не мстят

Луч карманного фонарика бьет в лицо, ослепляет.

— Документы!

Черепков молча достает левой рукой паспорт и протягивает его невидимому оперу. Правая рука в кармане брюк. Указательный палец на спусковом крючке пистолета, патрон в патроннике, предохранитель опущен.

— Возьмите ваш паспорт.

Опер направляет луч на соседа с верхней полки, и теперь Черепков может рассмотреть парня в штатском, который, несомненно, является офицером местного управления КГБ. Свет матового плафона на потолке тускл, но проверяющего видно достаточно хорошо. Молод, неопытен. К тому же невнимателен. Ладно, дурачок, поживи еще на белом свете, решает Черепков, снимая палец со спускового крючка.

Всесоюзный розыск! Досматриваются все поезда, все самолеты, все суда, все автомобили и автобусы дальнего следования, все вокзалы и аэропорты. Десятки тысяч секретных агентов КГБ и милиции участвуют в розыске. Всем им предъявлено фото Черепкова, переданное по фототелеграфу, всем объявлены его приметы. Огромная страна третьи сутки, день и ночь не смыкая глаз, с мрачным азартом ведет охоту за предавшим ее негодяем. Ищет и не может найти, ловит и не может поймать…

Анкета подполковника Петра Тимофеевича Черепкова была безупречной. Сын крестьянина-бедняка, в годы войны служил во фронтовой разведке, не раз брал языков, был ранен, награжден несколькими боевыми орденами. После войны окончил разведшколу МГБ, где овладел азами оперативного ремесла и английским языком. Пройдя стажировку в центральном аппарате разведки, съездил в загранку. Ценных источников информации ему, правда, завербовать не удалось, однако провалов и проколов за ним тоже не числилось. Возвратившись на родину, был определен на службу в Первое Главное управление Комитета госбезопасности [14], который возник на месте сталинского МГБ. Довольно быстро дорос до должности старшего помощника начальника отдела. Аттестациями характеризовался как вдумчивый, склонный к анализу, проданный делу партии офицер, активный общественник, примерный семьянин и прочее…

Петр рос единственным пацаном в семье, остальные были девки. Поэтому тяжелый мужицкий труд лег на его плечи с малолетства. Приходилось во всем помогать отцу, суровому, нелюдимому, щедрому на пинки и тумаки человеку, подорвавшему здоровье на Гражданской войне. С весны до осени они вместе вкалывали в поле — пахали, сеяли, косили, отрываясь от работы лишь на время сна и еды. Потом ночевали в стогах. Тут бы и поговорить отцу с сыном душевно, да не получались разговоры: утомившись за день, оба мгновенно засыпали. Впрочем, иногда отец все же делился с Петром житейскими премудростями. Однажды они подсмотрели, как лисица с хрустом пожирала зазевавшегося хомяка. Это была кровавая жестокая картина. Отец сказал тогда:

— Вот и промеж людей так. Слабым быть не моги: слопают и не подавятся.

Эта нехитрая сентенция запала в душу мальчика, однако с годами он понял, что слова отца имели не столько прямой, сколько глубинный, переносный смысл. Промеж людей хлипкий, но хитрый мог запросто сожрать с потрохами сильного, но простодушного, ибо простодушие, доверчивость, доброта суть различные проявления слабости. Его, Петра, природа, слава богу, не обделила ни здоровьем, ни умом. Он вырос крепким, ловким, смекалистым и крутым парнем. Дружки ему во всем уступали, но не из уважения, а, скорее, из трусости. Это льстило самолюбию. В армии Петра побаивались даже офицеры. Пленные немцы в его присутствии съеживались и сбивались в кучку, а ведь он никого из них ни разу пальцем не тронул. От него исходила неведомая и недобрая сила, злая энергия. Вот из-за этого многие его тайно недолюбливали и близко с ним никто не сходился, хотя никаких поводов для такого к себе отношения он не давал. Люди, в том числе его агентура, не торопились открывать ему свои души, поэтому все контакты Черепкова носили неглубокий, поверхностный характер. Он это чувствовал, выходя порой из равновесия и впадая в хандру, что в общем было несвойственно его натуре. «Ну чем я им не вышел? — рассуждал он про себя. — Высок, статен, красив даже. Улыбаться, улыбаться мне надо чаще! Вот в чем собака зарыта!» Но улыбался он только с фотографии. Во всех остальных случаях лицо его оставалось зеркалом души.

Начальник Черепкова полковник Булгаков быстро раскусил своего подчиненного, недавно вернувшегося из загранки, и пришел к выводу, что для работы с закордонной агентурой он непригоден. Петра загрузили аналитической работой, которую он выполнял весьма добросовестно, дожидаясь следующей загранкомандировки. Но шли годы, а в загранку его больше не посылали. Он стал замечать, что более молодые, бегучие и шустрые, которые на фронте-то не были, начали обходить его на поворотах. Они ездили в престижные страны, стремительно продвигались по службе, поощрялись и награждались по праздникам, между тем как он, Черепков, коптел и кис в своем кабинетишке, наживая себе устойчивую репутацию бумажного червя. Вот уже и его враг Булгаков засобирался на должность резидента в один из прекраснейших городов мира. В душе Черепкова потихоньку копилась мутная и яростная злоба на шефа, подстрелившего его, как он полагал, на взлете. Когда в голове Петра зародилась мысль отомстить начальнику неслыханным доселе способом, он и сам точно не помнил. Кажется, это произошло летом на пляже в Сочи, где он нашел оброненный кем-то паспорт. Открыл документ и подивился: на него смотрел мужчина одного с ним возраста, чем-то очень на него похожий. Только владелец паспорта в момент фотографирования не напустил на свое лицо выражение фальшивого добродушия, что обычно делал Черепков. Вместо того чтобы сдать документ в милицию, Петр спрятал его в надежном месте — пригодится, мол.

Для конкретного действия по части мести Петр окончательно созрел после того, как его по призыву горкома партии бросили во главе отряда девиц из секретариата и курсантов разведшколы на одну из овощных баз столицы спасать гниющую капусту. Его, кадрового разводчика, — на капусту! Ничего подобного сотруднику ЦРУ или, скажем, Ми-6 не могло присниться даже в угарном сне!

Судьба сама подбросила ему шанс нагадить Булгакову. В конце года его включили в комиссию по уничтожению отслужившей свое секретной документации. Сначала все шло чин чинарем. Комиссия собрала документы, подлежащие сожжению, сложила их в стопку, составила акт. Осталось только сжечь бумаги и расписаться. Однако идти в подвал к печке и пачкать копотью белые манжеты никому не хотелось.