У колеса моего самолета в ноздристом талом снегу валяется посеревшая от времени бумажка с каким-то рисунком. Осторожно, чтобы не разорвать, извлекаю ее из мокрого снега. Гитлеровская «художественная» листовка. Изображен дремучий лес, из которого украдкой выглядывает человек с большой клочкастой бородой. На голове растрепанная ушанка, низко нахлобученная на лоб. В распахнутом полушубке, в волосатых длинных руках — советский автомат. Сильный оскал зубов и горящие злобой глаза. Все это придавало человеку дикий, свирепый вид. Под рисунком подпись: «Матери, не пускайте детей в лес! Там партизаны!»
Мы с механиком самолета Дмитрием Пушкиным и начальником оперативного отдела полка капитаном Плясуном, прилетевшим сюда еще вчера, с любопытством рассматриваем гитлеровское «искусство». К нам подходят летчики и местные жители, приводившие в порядок аэродром.
— Видать, партизаны немцам здесь здорово насолили, раз пришлось выпускать такие картинки, — говорит Хохлов.
Тут же от местных жителей мы услышали многие подробности героической работы ровенских партизан, впервые услышали о легендарном разведчике Николае Кузнецове.
Ровно считался столицей оккупированной фашистами Украины. В Киеве они не могли себя чувствовать свободно. А в Ровно, небольшом городке, ставшем советским незадолго до войны, они думали найти себе спокойное пристанище и, истребив почти половину населения, всюду расставили своих чиновников. Каждого оставшегося в живых жителя они взяли под свой надзор. И все же в Ровно, в этом «тихом пристанище», то и дело убивали оккупантов, взрывались склады. Сам рейхскомиссар Украины Эрих Кох в своей резиденции не мог найти покоя. Вся гитлеровская свора под натиском нашей армии и местных партизан так поспешно бежала из города, что не только не успела ничего взорвать, но даже оставила нетронутыми приготовленные гс обеду столы.
Капитан Плясун приглашает нас в землянку на КП.
Занимая целую стену, там висят две карты с последними данными фронтовой обстановки, нанесенными заботливой рукой капитана Плясуна. Одна карта стратегическая, а вторая местная — нашего фронта. Местные дела нам были хорошо известны, поэтому все потянулись к стратегической карте. На ней была нанесена линия фронта от Финского залива до Черного моря. В тусклом свете бензиновой коптилки оцениваем обстановку.
За зиму противник был отброшен от Ленинграда далеко на запад. Там фронт проходит от Нарвы по Чудскому озеру и далее на юг с небольшими изгибами до Мозыря. От Мозыря круто поворачивается на запад к Луцку. От Луцка идет на юго-восток, на Кривой Рог и снова на юг, на Каховку.
— Так мы же здесь, на севере Украины, оказывается, вбили в противника кжин, — удивляется Лазарев, рассматривая карту.
— И клин порядочный, глубиной километров до трехсот, — уточняет Коваленко. — А мы в самом ост-рже клина.
— Отсюда, из района Ровно и Луцка, наши русские армии в четырнадцатом году начали Галицкую операцию и овладели Львовом, — поясняет Плясун.
— Может, и мы сейчас
будем наступать на Львов? — невольно вырвался у кото-то вопрос.
Плясун, видимо нанося данные военной обстановки на карту, уже думал об этом. А кто на фронте не задумывается о своих ближайших делах? Война всех научила мыслить масштабно. Поэтому он сразу нам ответил:
— Вряд ли. Мы и так, в особенности наш 1-й Украинский, вон как вырвались вперед. — Черные, как уголь, глаза Тихона Семеновича скользят по карте на юг. Его палец обводит Херсон, Кривой Рог, освобожденный только два дня назад, 22 февраля, 3-м Украинским фронтом, и, потянувшись на северо-запад, чуть задерживается на Ровно, отсюда опускается на юг — на Карпаты и Черное море. — Смотри, какой здесь у немцев образовался длинный нос. Он, как на наковальне, лежит ла горах и нюхает Черное море. Ударить по нему с севера и — отрубить. — Тихон Семенович улыбнулся. — Идея? — И тут же замечает: — Только весной, в распутицу, еще никто не проводил крупных операций. По крайней мере, история не знает такого случая. — И Тихон Семенович глядит на меня:
— Вспомни-ка хорошенько, мы с тобой в академии, кажется, весенних операций не изучали?
До самой темноты продолжалась непринужденная беседа о стратегии. Когда на фронте затишье, летчики любят поговорить, помечтать о том, что их ждет впереди. Обсудить свои мысли, убедиться в правильности своих наблюдений, догадок стало нашей потребностью. И что характерно, такие коллективные обсуждения редко бывают ошибочными.
— А теперь пора и на ужин, — прервал нашу беседу Тихон Семенович, увидев, что в маленькое окно землянки уже заглядывает ночь.
— А спать где будем? — спросил Лазарев. Лицо Плясуна расплылось в улыбке:
— В городе, на пуховых перинах. И по-моему, в особняке самого наместника Украины.
5
Роскошный двухэтажный особняк. В спальнях зеркальные шкафы, туалетные столики, массивные деревянные кровати с пуховыми перинами, ванная под рукой… Все это как-то не вязалось с войной, словно мы отгородились от нее, чтобы забыть человеческие страдания и охладить ненависть к врагу.
Однако недолго пришлось нам отдыхать в хороших спальнях. В первую же ночь наши мягкие перины запрыгали от «музыки» разрывов. В Ровно, в окрестных селах и лесах, гнездились украинские буржуазные националисты, оставленные фашистской агентурой. Они не только мешали восстанавливать разрушенное войной хозяйство, убивали партийных и советских работников, но и наводили ночью вражескую авиацию на важные объекты. Во вторую же ночь две бомбы упали недалеко от нашего особняка. Мы вынуждены были ночевать на аэродроме. Здесь, на солдатских койках и нарах, все было свое, знакомое, привычное. И спалось крепче. А предрассветный гул наших моторов воспринимался как сигнал горниста — «подъем». Это сразу прогоняло сон и придавало бодрость.
Обычно в период наземного затишья, когда фронт готовится к новому наступлению, истребители не знают покоя. С воздуха они зорко прикрывают перегруппировку войск, чтобы противник не пронюхал о замыслах и не помешал подготовить операцию. Но у нас, на правом крыле 1-го Украинского фронта, днем вражеские самолеты почему-то не показывались. Мы часто летали на разведку, фотографировала оборону противника. На моем «яке» вот уже несколько дней не снимался фотоаппарат. А погода на редкость хорошая, солнечная, какая-то мирная, словно она, уговорив противника, предоставила нам отгул. И солнечные дни стали нам казаться затяжными. Без вражеской авиации стало просто скучновато. Это даже немного нас расхолаживало.
