— «Трудно жить и бороться за волю, но легко за нее умереть…» — запел было Тимонов.
— Перестань, Коля! — с раздражением прервал его Выборнов. — О смертях песен на войне не поют, их и так много.
Видно было, что Александр тяжело переживал. Конечно, только за одно то. что бросил меня и Тимонова в бою и погнался за «добычей», можно отказаться с ним летать в паре и взять в напарники другого. Но к чему такое недоверие? Любое наказание сейчас может заглушить его задор и инициативу, без которых немыслим хороший воздушный боец. А из него выйдет со временем хороший истребитель. Он уже и сейчас воюет неплохо. Надо поругать, но так, чтобы это не подорвало в нем растущую веру в свои силы.
— Многому тебя научил этот бой? — спросил я, когда мы с Саней остались одни.
Выборное понял, что грозы не предвидится, и впервые после посадки прямо посмотрел мне в глаза:
— Очень многому. Больше ничего подобного не повторится!
У самолета ждал меня секретарь партийного бюро полка капитан Григорий Смирнов.
— Как думаешь, Тимоха достоин быть в партии? — спросил он меня.
— Конечно.
— Так поговори с ним. Скоро соберем специальное партсобрание о приеме.
Разговор этот состоялся тут же.
— Рано еще, — ответил мне Тимонов. — На фронте это нужно заслужить. Вот собью десять фашистских самолетов, тогда и подам заявление.
Когда никто не видел гибели летчика, а тот пропал. — хочется верить, что он жив, найдется. Вот и о Сачкове все думали, что он должен где-нибудь да появиться.
И Миша прилетел вместе со своим ведомым. Как мы и предполагали, они заблудились. Определяя свое место, наскочили на стаю истребителей противника. Был бой, тяжелый бой. С трудом им удалось из него выкрутиться. Куда лететь — не знали. Чтобы не оказаться у немцев, взяли курс на восток и шли, пока полностью не израсходовали горючее. К счастью, подвернулась ровная площадка, и они удачно сели. На ближайшем тыловом аэродроме достали бензина и благополучно возвратились. О судьбе же капитана-инструктора никто ничего не знал.
Человек всегда снисходителен к ошибкам другого. Возвратившиеся летчики не услышали от товарищей ни слева упрека. Но сами себя они проклинали за доверчивость, как только могли. Впечатлительный и беспокойный по натуре, Сачков всю ночь не мог заснуть. Возле нашего домика, где мы ночевали, был хороший фруктовый сад. В нем уже поспевал белый налив. Я лежал вместе с Мишей и посоветовал ему выйти и побродить, попробовать яблок. Но он отказался. Среди ночи меня разбудил вдруг ужасный крик:
— Фашисты, фашисты! Стреляй скорей, а то…
Я вскочил. Полная луна, глядевшая прямо в окна нашей комнаты, все хорошо освещала. Многие летчики тоже проснулись. Миша лежал на спине и скрежетал зубами.
— Что с тобой? — Я потряс товарища, за ногу.
— У меня в пистолете уже пусто!.. — в нервной лихорадке простонал он, видимо находясь еще под впечатлением кошмарного сна. Потом приподнялся; опомнился и с облегчением вздохнул: — Все никак из головы этот случай не выходит. Сейчас вот померещилось, что к немцам попал.
Сачкова сильно потряс печальный вылет. С первого дня войны Миша рвался на фронт, писал рапорт за рапортом и все получал одни и те же ответы: для пользы дела необходимо поработать в школе, подготовка летчиков — тоже боевая задача. Потом — наш полк.
Мне не раз приходилось встречаться с летчиками, серьезно заболевшими от нервного потрясения. Я уже знал, что здесь сочувствием, уговорами не поможешь. И резко сказал другу:
— Ты же не барышня времен Тургенева, чтобы так раскисать. У нас еще все впереди. И надо укреплять свои нервы.
Наконец Сачкову кое-как удалось заснуть. Утром он был задумчив. Предстоял вылет. Я спросил его о самочувствии, хочет ли он лететь. Этим вопросом я подлил масла в огонь. Миша вскипел, выражая такое негодование, что мелкой дрожью затрясся упрямый подбородок. Конечно, не взять его в полет — значит глубоко обидеть.
Мы провели большой бой, причем только с одними истребителями. Немцев было очень много. Схватка прошла стремительно и жестоко. Из нее Сачков вышел победителем, сбив «мессершмитта». Теперь его не узнать. Напряженный бой заглушил душевные муки, а первая победа словно окрылила. Миша от души радовался и скороговоркой всем пояснял:
— Я «месса» так зажал, что он, наверное, с перепугу рехнулся. Метался, как заяц в загоне. Потом начал виражить. Я его тут и прищучил и так влепил из пушки, что он, как ошпаренный, перевернулся.
— А почему только из пушки? Нужно было бы из всех точек, ты же не пугать фрица собрался, а уничтожить, — перебил Тимонов.
— В горячке забыл про пулеметы! — с присущей прямотой, рассекая воздух рукой, ответил Миша. Он ошибался, но никогда не кривил душой. Его живые, быстрые, как и он сам, глаза сверкали задором. — Потом-то я сообразил и дал уже по всем правилам.
У Выборнова сегодня тоже была удача. Он сбил «мессершмитта». Под конец боя меня с ним зажали восемь немецких истребителей. Минут пятнадцать продолжалась схватка, но Саня от меня ни разу не оторвался. Правда, его самолет порядочно изрешечен пулями и снарядами, но Выборнова это мало огорчало. Он даже заметно гордился этим, как гордится человек знаками своей доблести. «Отметки» Саша получил из-за своей ошибки. Он прекрасно это понимал и делал нужные выводы.
— Теперь-то знаю, на чем «мессера» могут подловить. Больше уж никогда они меня на этом не купят. Мы стреляные.
— Правильно, Саня! — подхватил Сачков. — На ошибках учимся. Не упадешь — не поднимешься.
— Я и не собираюсь падать, — съязвил Выборное, намекая Сачкову на его вынужденную посадку.
Миша взъерошился, глаза засверкали, щеки покрылись румянцем.
— Твое рыльце-то тоже в пушку, — зло сказал Сачков, имея в виду залихватское поведение Выборнова во время боя с «юнкерсами».
— О, люди, как прекрасны вы во гневе! — с артистическим пафосом воскликнул Тимонов, высоко подняв руки. — Я готов быть вашим секундантом.
— Мы же пошутили, — примирительно улыбнулся Выборнов.
Такая «любезная» перепалка ершистых друзей, как и откровенный разговор, бывает полезной. Не нужно только мешать, она сама погаснет, поставив все на свое место.
