Тайный советник вождя - Успенский Владимир Дмитриевич

Ну, это будет в ночь на 9 мая, а пока у нас лишь первый день этого месяца. Переговоры с генералом Кребсом длились долго, до того момента, когда он заявил, что для решения вопроса о безоговорочной капитуляции полномочий не имеет и попросил, если это возможно, напрямую, связать его по телефону с фюрербункером, с Геббельсом. Ему не отказали. Несколько наших отважных связистов под охраной встретивших их эсэсовцев протянули провод в рейхсканцелярию, беспокоясь лишь о том, чтобы хватило катушки, затем спустились в подземелье, в смердящий ад. Там среди стонущих раненых, среди покончивших с собой справляли последнюю тризну одуревшие от пьянства и отчаяния гитлеровцы вместе со столь же пьяными и обалдевшими сотрудницами рейхсканцелярии. Утратив человеческий облик, они, голые и полуголые, "занимались сексом" с кем попало и как попало на заблеванном, залитом кровью полу.

Оргия, омерзительная для наших связистов, прибывших в мрачное подземелье из светлого весеннего дня. И вообще — это эпопея, требующая умного пера и выходящая за рамки моей книги. Представьте себе: трое наших связистов в осажденном здании, среди обезумевших врагов-фанатиков. У кого-то из немцев челюсть отваливалась от изумления, кто-то с воплями бросался на наших воинов, эсэсовцы кулаками и оружием отбрасывали нападавших. И ничего, добрались до кабинета в бункере, поставили аппарат, к которому приковылял хромоногий Геббельс. Присутствовал глава нацистской партии Борман. Разговаривали не только с Кребсом. Несколько минут руководители рейха общались с генералом Серовым.

Геббельс подтвердил, что Гитлер мертв. Немцы согласны на капитуляцию, но почетную. Перечислил условия. Их отвергли. Стало ясно: толковать с Геббельсом — это все равно что торговаться с живым волком о цене его шкуры. Переговоры потеряли смысл. Генерал Кребс был отправлен обратно. Наши связисты вернулись к своим. А завершилось все это мощным огневым ударом по рейхсканцелярии и ее окрестностям. Били все стволы, которые могли «достать» до этого района. Немцам еще раз показали бессмысленность сопротивления. Со слов генерала артиллерии Вейдлинга, командующего зоной обороны Берлина, который явился к нам на следующий день с согласием отдать приказ своим войскам о прекращении борьбы, — со слов Вейдлинга стало известно: когда Кребс под аккомпанемент залпов, сотрясавших весь центр города, доложил Геббельсу о результатах своего визита, тот уныло спросил: что же теперь делать? Кребс ответил коротко: «Стреляться». Поняв полную безысходность, Геббельс принял страшное решение. Вместе с женой Магдой он отравил своих шестерых детей, после чего они отравились сами.

15

В ночь на второе мая добрался я, наконец, до передовых частей 5-й ударной армии, которые вели бои за рейхсканцелярию. Точнее — до позиций знакомого мне и читателям 902-го стрелкового полка, которым командовал Герой Советского Союза (после форсирования Одера) подполковник Георгий Матвеевич Ленев. В свете разгоравшегося дня увидел на углу Фоссштрассе огромное серое здание, напоминавшее гигантскую казарму. Моросил дождь. Тускло отсвечивал мокрый асфальт. За мощной бетонной оградой — деревья внутреннего сада. Именно в этом здании размещались канцелярия фюрера, адъютантура вооруженных сил при фюрере и рейхсканцлере, персональная адъютантура Адольфа Гитлера и канцелярия национал-социалистической партии Германии — ведомство Бормана. Такой вот букет или такой гадюшник — кому как нравится.

Командный пункт Ленева — в кирпичном полуподвале. Сквозь пробоины виднелось серое низкое небо, проникал дым. При близких разрывах взметывалась пылевая взвесь — першило в горле. Здесь же, за уцелевшей стеной рухнувшего дома, укрывались лошади и верблюды, доставившие на передовую пушки полковой артиллерии. А концентрация войск была такая, что до позиций пушкарей — рукой подать. Всего метрах в двухстах от нас находилось орудие старшего сержанта — волжского богатыря Нестерова, выпустившее, как я уже говорил, самый первый снаряд по логову Гитлера. Тот снаряд, который, возможно, подтолкнул фюрера побыстрее избавиться от суда земного с упованием на милостивость суда небесного.

Настроение на КП Ленева было не торжественно-приподнятое, что вроде бы соответствовало необычности обстановки, а деловито-спокойное, очень будничное. Устали люди в непрерывных боях, сутки за сутками в руинах, в грохоте, среди смертей и пожаров. Измотались. Это я видел даже по сопровождавшим меня офицерам (майор в форме пограничника и два старших лейтенанта) и по сержантам с рацией. Все они, пользуясь свободной минутой, повалились на затоптанные матрасы, которыми устлан был цементный пол полуподвала. А я присоединился к Георгию Матвеевичу Леневу, который устроился на венском стуле возле подобия стола из снарядных ящиков, накрытых планом-картой Берлина. Обсуждал со своими подчиненными, что делать дальше, как сломить сопротивление немцев.

Командир батальона, наступавшего непосредственно на главный вход рейхсканцелярии, Ковалевский, худощавый капитан с интеллигентным лицом, темным от копоти, доложил о больших потерях. С вечера до утра батальон пять раз поднимался в атаку на "эту чертову дверь", по продвинулся лишь на сто метров, а впереди — открытое пространство. Гитлеровцы бьют не только встречным огнем, но и с флангов, даже с тыла. При очистке домов и развалин расползаются, как черные тараканы, прячутся по щелям, уходят в подземные коммуникации, а затем возвращаются. В батальоне не осталось ни одного ротного командира, уцелело всего лишь четыре взводных. Скоро пехоты совсем не будет. Такое же положение и у соседа справа, а с соседом слева локтевой связи нет. Надо бы ворваться в "эту проклятую канцелярию" одним броском, пока есть кому.

— Как с ранеными? — спросил Ленев.

— По возможности выносим. Ночь прикрывали, сейчас дым. Ветер в ту сторону.

— Надо, надо ворваться, — произнес Ленев, потирая лоб.

— Выкатываем все пушки на прямую наводку, — сообщил начальник артиллерии полка.

— Триста первая дивизия Антонова преодолела бетонный забор и ведет бой в саду канцелярии, — доложил начальник штаба.

— Еще не в здании?

— Нет.

— На открытом пространстве немец как метлою метет. Но надо, надо, повторил Ленев. — Всем пушкам ударить разом, не жалея снарядов. По окнам, по крыше. А ветер, говоришь, в ту сторону?

— Точно, — подтвердил Ковалевский. Помните, как они нас на Одере дымом травили… Сколько у нас дымовых шашек? — оживился Ленев.

— На Шпрее целый склад захватили, — это начальник штаба. Еще не подсчитано.

— Тащите сюда, сколько успеете. Быстрей, пока ветер не переменился. Ослепим этих… черных тараканов.

Новую атаку подготовили в какие-то полчаса: полковая и вся приданная артиллерия беглым огнем ударили по выявленным целям. Затем повалил густой дым из множества шашек. В белесой мгле смутно угадывались вспышки выстрелов и разрывов. Батальон Ковалевского одним броском достиг стен здания, в окна полетели гранаты, пехота ворвалась в помещение.

Теперь задымленная площадь почти не обстреливалась. Подполковник Ленев перебежал ее вместе с начальником штаба и пятью автоматчиками. Следом связисты потянули телефонный провод. Минут через пятнадцать, когда пальба вокруг рейхсканцелярии заметно уменьшилась, площадь пересек я со своими сопровождающими. В здании дыма было больше, чем на улице, и он был ядовитее. Что-то горело. Трудно было дышать. Раздавались выстрелы, гулко рвались гранаты и фаустпатроны. Под ногами хрустела штукатурка и битое стекло, пружинили трупы. Из бокового коридора выскочил здоровенный всклокоченный немец, сбил с ног старшего лейтенанта, забрал что-то: майор-пограничник застрелил его из пистолета.

Добрались до просторного зала, где было светлее и воздух чище. Здесь, возле стены, уже развернул свой командный пункт подполковник Ленев. Работали два телефона, подбегали с донесениями связные. Явился командир взвода пешей разведки лейтенант Федор Горбатенко, в окровавленной гимнастерке, радостно-возбужденный. Доложил:

— Товарищ подполковник, полученная задача выполнена. Знамя полка установлено над канцелярией.