Генерал Скобелев. Казак Бакланов - Корольченко Анатолий Филиппович

— Какой же ты казак! — попробовала устыдить его мать. — Казаки разве плачут?

— Плачь, сынок, — неожиданно возразил отец. — Какого атамана потерял Дон! Да только ли Дон! Россия потеряла. Не будет более такого.

— Будет! Будет! — воскликнул Яшка. — Вот только вырасту…

Мать подошла, положила мягкую руку на худенькое плечо сына.

— Конечно, будешь! Только расти…

С баклановским подворьем соседствовала усадьба Кудинова. Когда-то в семье было три казака: сам хозяин да два взрослых сына и еще дочь. Отец и старший сын несли службу, а младший и женщины занимались хозяйством.

Началась война, и в первом же сражении погиб под Ковно отец, а вскоре пришла весть, что у Бородина сложил голову старший сын. Но несчастья на этом не кончились: утонул в Дону младший.

Когда-то статная да голосистая казачка, хозяйка усадьбы сразу сделалась старухой. Отойдя от хозяйства, она стала искать утешения в молитвах: не пропускала ни одной церковной службы, обзавелась молитвенными книгами. Чаще прежнего стала бывать у соседей.

— Ты бы, Кудиновна, моего Якова выучила грамоте, — однажды попросила мать.

На следующее утро соседка заявилась с двумя потрепанными книгами.

— Вот это, Яков, псалтырь, — указала она на первую книгу. — Вишь, буквицы означают слова. Тут изложены псалмы, что распевают в церкви дьяки. Слыхал, небось, как поют на клиросе? А вот эта книжица, — взяла она другую, — есть часослов, или молитвенник. В ней все молитвы, какие служат в заутреню, в обедню и вечерню. Что такое заутреня? Это утренняя служба, кака бывает после солнечного восхода. А как солнышко приблизится к полдню, так служат литургию. Тогда читают вот эти молитвы. — Сухие, крючковатые пальцы медленно ползли по листу книги. — Вишь сколько этих молитв. И все разные… А вот и вечерние молитвы, их гутарят в вечерню. Все их нужно выучить. Помаленьку все одолеем.

Через неделю Яшка кое-что уже знал.

— Ну, давай «Иже еси», — требовала старуха.

— Иже еси на небеси, — бойко, будто игровую присказку, начинал он.

— Постой, постой! Не небеси, а небес», — поправляла она ударение.

Неизвестно, чем бы кончилось учение у Кудиновны, только когда станичный дьяк узнал об опыте старухи, он заявился к матери:

— Ты что, Устинья, отдала сына Кудинихе! Чему она научит? Сама буквицы едва разбирает. Давай чадо мне в обучение, при церкви буду учить, дорого не возьму. — Учителя сменились, однако обучение продолжалось по тому же часослову да псалтырю.

Яков не очень усердствовал в учебе. С ватагой босоногих казачат он днями пропадал на Дону, играл в чилику да айданчики, пас коней, исподволь овладевал казацкой выучкой: стрельбой из лука, владением саблей да пикой. Не по годам рослый, он часто в играх выходил победителем. Даже на рыбалке удача не обходила его стороной.

Глядя, как Яков ловко управлял конем да владел словно завзятый казак саблей, казаки пророчески говорили:

— Знатный из Бакланова выйдет воин. Не иначе как станет атаманом.

Впрочем, все мальчишки казачьих семей воспитывались подобным образом. Едва став на ноги, они приучались к верховой езде, готовясь стать лихими наездниками. В десять лет они бесстрашно скакали на горячих конях без седел. Переплывали наперегонки Дон и управляли каюком. Поздней учились метко стрелять из лука и ружей, а потом овладевали дерзкими приемами нападения на Брага.

Во всех мальчишеских делах с Яковом соперничал лишь Митька Сизов. Отец у Митьки был домовитым казаком, и потому Митька считал законным правом верховодить среди мальчишек. Однажды Яков и Митька схватились друг с дружкой на деревянных саблях. Дрались верхом. Конь у Митьки поджарый, тонконогий, а у Якова быстрый и сильный дончак. Мальчишки вошли в раж, будто в настоящем бою. Яков старался взять силой, а Митька хитростью: ударит и тут же отскочит. Все же ловким ударом Яшке удалось выбить саблю из рук противника, а потом и самого сбить с коня. Митька вскочил, глаза горят:

— Да разве его, рябого, одолеешь!..

— Ах, рябого! — Это уже было оскорблением, Яков бросился на обидчика.

Года четыре назад в станицу занесло свирепую болезнь, — оспу. Половина станицы переболела. Не миновала она и баклановского куреня, свалила Яшку. Болезнь оставила на лице отметины: будто мелкой дробью попортило кожу.

— Но-но, петухи-кочеты! — подбежал казак. — Брысь в стороны! Миритесь, да живо ловите коней!

А потом Яков стал часто бывать в кузнице, или, как называли ее казаки, кузне. Она находилась на окраине станицы, на склоне полого сползающей к Дону лощины. С дороги было видно серое бревенчатое строение с дощатой крышей и кирпичной трубой. На трубе вмазано проржавевшее без дна ведерце, из которого тянулся рыжеватый дымок. Из кузни доносился звонкий металлический стук.

Впервые Яков попал в кузню с отцом еще мальчишкой. Усадив сына верхом на неоседланного коня, отец направился туда, чтобы подковать жеребца. В черном проеме широко распахнутых дверей Яшка увидел полыхающие языки пламени, крепкого человека у наковальни в прикрывавшем широкую грудь фартуке. По лицу коваля катился пот, лохматились перевязанные ремешком русые волосы.

— Подковать? А чего ж не подковать, — опираясь на длинную рукоять тяжелого молота, ответил он добродушно отцу. И тут же зачерпнул ковшиком из бочонка.

— А табачку не пожелаешь ли, Степаныч? — отец протянул ему деревянную табакерку.

Тот осторожно взял щепоть табаку, вдохнул и с наслаждением чихнул. И еще такую же толику затолкал в другую ноздрю.

— Благодарствую. Хорош табачок, до печенки пробирает.

Прежде чем приступить к делу, кузнец обошел лошадь, похлопал по шее, ласково потрепал холку.

— Ну что, конячка, начнем обновляться, — лошадь доверчиво ткнула мордой его в плечо. — Ну, значит, согласная.

Привязав ногу лошади к бревну, он очистил обоюдоострым ножом копыто, осторожно просунул под старую подкову металлическую полосу, сдвинул подкову с места. Все это он делал быстро, ловко и не причиняя лошади боли, потому что стояла она совершенно спокойно. Отец держал лошадь под уздцы и послушно выполнял команды кузнеца.

Потом Трошин вытащил клещами из копыта старые, со сточенными шляпками гвозди, «барашки» и стал обтачивать копыта рашпилем. Работу он выполнял старательно, то и дело поплевывая на ладонь, приглаживал обработанное место. Выбрал по размеру новую подкову.

— Подкова тогда впору, когда лишь на волосок будет более копыта, — поучал он отца. — Иначе не миновать засечки. А при засечке — это уже не лошадь!

— Конечно, — соглашался отец.

— Вот эта будет в самый раз, — наконец остановил свой выбор кузнец и, приложив ее к копыту, стал ловко вбивать новые, четырехгранные гвозди: восемь штук…

Кузнец Якову запомнился, и он всегда вспоминал о нем с теплотой. А однажды, когда отец находился в отъезде, он забрел в кузню. Сел у распахнутой двери, любуясь спорой работой коваля.

— Тебе чего? — спросил его тот.

— Да просто так.

— А ежели просто так, то помоги. Раздуй-ка уголек, — кивнул кузнец на горн.

Яков ухватил конец рычага. Меха загудели, в горне заплясали языки огня. Кузнец одобрительно ухмыльнулся.

В полдень он сказал:

— Иди до дому, мать небось заждалась.

На следующий день Яков опять заявился в кузню и с тех пор стал там пропадать. Когда у кузнеца Трошина дело не спорилось, он обращался к нему:

— Ну-ка, попробуй, приложи силушку.

Парень неспешно, с мужицкой степенностью подходил к наковальне, поплевывал, как это делал кузнец, на руки, брал молот.

— Держи! — командовал он, и с широким замахом, вкладывая всю силу, бил по раскаленной полосе. Наковальня звенела, из-под молота вырывался сноп искр. Неподатливое железо мало-помалу сдавалось, приобретая нужную форму и размеры.

Домой Яков приходил усталый, с ощущением отяжелевшего вконец тела.

— Заявился наш работничек, — ласково говорила Кудиновна. Она перенесла свои материнские чувства на Якова. — Садись вечерять.

Мать встречала строже, была не очень довольна тем, что он днями пропадал.