Портреты Смутного времени - Широкорад Александр Борисович

После взятия Тулы и пленения Болотникова и «царевича Петра» царь Василий распустил войско, а сам отправился в Москву, считая войну законченной.

Гермоген был возмущен, всеми силами он пытался заставить царя идти на Стародуб Северский, занятый Лжедмитрием II. Причем обвинить лично Василия Шуйского в глупости и трусости патриарх не решился, зато вволю обличал «советников лукавых», которые «царя уласкали в царствующий град в упокоение возвратиться, когда грады все украинные в неумиримой брани шли на него» и «еще крови не унялось пролитие».

Но все было напрасно. Пятидесятипятилетнему царю попал бес в ребро. 17 января 1608 года состоялась царская свадьба. Василий Иванович женился на Марье Петровне Буйносовой-Ростовской, которая была почти втрое моложе него. В летописи сказано, что патриарх молил царя отказаться от сочетания браком, но юная Машенька была куда милей царю, чем суровый старец.

Вскоре дела Шуйского пошли совсем плохо. Лжедмитрий II стал с войском в Тушине, его признали десятки русских городов. Царь Василий надоел и многим москвичам.

Первая попытка переворота произошла 17 января 1609 года в субботу на Масленице. Большая толпа заговорщиков во главе с Григорием Сунбуловым, князем Романом Гагариным и Тимофеем Грязным ворвалась в Кремль. Заговорщики обратились к боярам с требованием свергнуть Шуйского, но бояре разбежались по домам ждать исхода переворота. Один только боярин князь Василий Васильевич Голицын явился на площадь. Заговорщики ворвались в Успенский собор и потребовали от Гермогена идти на площадь, но тот отказался. Тогда патриарха потащили силой, по дороге обсыпая его песком и мусором, хватали за грудки и трясли. Заговорщики поставили Гермогена на Лобное место и объявили собравшемуся народу, что Шуйский избран царем незаконно.

Гермоген горой встал за Шуйского: «Сел он, государь, на царство не сам собою, выбрали его большие бояре и вы, дворяне и служилые люди, пьянства и никакого неистовства мы в нем не знаем. Да если бы он, царь, вам и неугоден был, то нельзя без больших бояр и всенародного собрания с царства свести». Тогда заговорщики закричали: «Шуйский тайно побивает и в воду сажает братью нашу, дворян и детей боярских, жен и детей, и таких побитых с две тысячи». Патриарх спросил их: «Как же это могло случиться, что мы ничего не знали? В какое время и кто именно погиб?» Заговорщики продолжали свое: «И теперь повели многих нашу братью сажать в воду, за это мы и стали». Гермоген опять спросил: «Да кого же именно повели в воду сажать?» В ответ заговорщики закричали: «Мы послали уже ворочать их, сами увидите!»

Потом заговорщики зачитали грамоту, написанную ко всему миру из московских полков: «Князя Василья Шуйского одною Москвою выбрали на царство, а иные города того не ведают, и князь Василий Шуйский нам на царстве не люб и для него кровь льется и земля не умирится: чтоб нам выбрать на его место другого царя?» На что Гермоген сказал: «До сих пор Москве ни Новгород, ни Казань, ни Астрахань, ни Псков и ни которые города не указывали, а указывала Москва всем городам. Государь царь и великий князь Василий Иванович возлюблен и избран и поставлен богом и всеми русскими властями и московскими боярами и вами дворянами, всякими людьми всех чинов и всеми православными христианами».

Сказав это, Гермоген демонстративно отправился на свое подворье. Он сделал свое дело. Пререкания мятежников с патриархом дали возможность Шуйскому срочно подтянуть стрельцов и немцев к своему дворцу. И когда мятежники потребовали царя, тот вышел на крыльцо и закричал: «Зачем вы, клятвопреступники, ворвались ко мне с такою наглостью? Если хотите убить меня, то я готов, но свести меня с престола без бояр и всей земли вы не можете».

Но заговорщиков смутила не сия грозная речь, как писал С. М. Соловьев, а сотни пищалей и мушкетов, направленных на толпу. Хватило бы ума у Сунбулова и Гагарина подтащить хоть пару пушек, то картечь бы быстро решила исход переговоров. Но ни кромвелей, ни бонапартов среди заговорщиков не оказалось. Они просто спокойно разошлись по домам, поругивая «шубника», стрельцов и нехристей немецких.

На следующий день Сунбулов, Гагарин, Грязной и около трехсот их сообщников спокойно отправились в Тушино, а Василий Васильевич Голицын как ни в чем не бывало заявился в Боярскую думу.

Гермоген был взбешен и в гневе отправил две грамоты в Тушино. Первая грамота была адресована тем, кто ушел к Лжедмитрию II после 17 февраля, а вторая к тем, кто оказался в Тушине еще раньше.

Обе грамоты написаны, на первый взгляд, весьма эффектно, но при внимательном рассмотрении это не более чем набор слов, в котором нет ни реальных угроз, ни реальных предостережений. В игре с самозванцами ни у Шуйского, ни у Годунова не было козырей.

Отметим еще один любопытный момент — в обеих грамотах нет персоналий, то есть никто не упомянут поименно, кроме Филарета, да и то вскользь. Не только в этих грамотах, но и в других документах Гермоген обличает тушинского царя, но старательно обходит тушинского патриарха. Это дало повод дальнейшим официальным историкам говорить, будто Гермоген понимал, что Филарет содержится в Тушине силой, что его заставляют подписывать патриаршьи грамоты, составленные другими людьми, и т. д. На самом деле и царь, и патриарх от лазутчиков и перебежчиков досконально знали обо всем, что делается в тушинском лагере. Гермоген не обольщался насчет роли патриарха Филарета, но, будучи умным политиком, понимал, что нападки на Филарета и других Романовых могут лишь повредить делу Шуйского.

В Тушине на грамоты Гермогена никто просто не обратил внимания. На переходах дворян и служилых людей из Тушина в Москву и обратно они никак не отразились. Интенсивность переходов зависела от жалований царя Василия и самозванца, цен на продовольствие в Москве и Тушине и многих других факторов, среди которых мнение патриарха Гермогена если не отсутствовало вовсе, то было на последнем месте.

Смерть Скопина-Шуйского и поражение у Клушина лишило Василия Шуйского последних сторонников. Царь в ходе бескровного переворота 17 июля 1610 года был попросту сведен с престола. Гермоген делал все, что мог, чтобы оставить царя Василия на престоле, но теперь его никто и слушать не хотел.

Через два дня свергнутый царь был насильственно пострижен в монахи. Гермоген немедленно заявил, что насильственный постриг не имеет силы, и назвал монахом князя Василия Тюфякина, который произносил за Шуйского монашеские обеты.

После переворота власть в Москве оказалась в руках семибоярщины, или, как писалось в грамотах, «князя Мстиславского со товарищами». Заметим, что ранее в аналогичных ситуациях, как, например, после кончины царя Федора Иоанновича, правителями Москвы впервые назвали бояр, а не патриарха со Священным собором.

Власть семибоярщины юридически не была легитимной, а фактически висела на волоске. В Можайске с польским войском и отрядами русских ратников, присягнувших королевичу Владиславу, стоял гетман Жолкевский, а в селе Коломенском с «воровским» войском — Лжедмитрий II.

Гермоген предложил семибоярщине выбрать царя среди московской знати. Сразу же всплыли две кандидатуры: Василий Васильевич Голицын и четырнадцатилетний Михаил Романов. В принципе, патриарх был согласен на обоих претендентов. Но глава семибоярщины Федор Иванович Мстиславский заявил, что сам не хочет быть царем, но и не хочет видеть на престоле никого равного себе по знатности. Под знатностью он подразумевал совокупность происхождения (он был Гедиминович) и должностей и званий, которые имели его предки у московских правителей.

Отказ Мстиславского от престола не был ни ломаньем, ни данью московским традициям. Федор Иванович явно не хотел повторять судьбу «принца крови» Василия Шуйского, который в 1606 году имел куда большую популярность в стране и большую легитимность, чем Гедиминович Мстиславский, а главное, ситуация в стране была на порядок стабильнее. Да и Мстиславский во многих аспектах проигрывал Гедиминовичу В. В. Голицыну. К тому же Мстиславский хоть и был женат дважды (на Ульяне, умершей в 1586 году, и на Домне Михайловне Темкиной-Ростовской, пережившей мужа на шесть лет и умершей в 1630 году), но потомства не имел. Не имели потомства и его ближайшие родственники. Со смертью Федора Ивановича род Мстиславских пресекся. Так что в случае избрания Мстиславского на престол надо было сразу готовиться к новому династическому кризису. Зато в случае избрания королевича Владислава Мстиславский мог стать регентом, то есть фактическим правителем государства при малолетнем царе, который даже не знал русского языка.