Геббельс. Портрет на фоне дневника. - Ржевская Елена Моисеевна

Однако Гитлер в беседах с Геббельсом по-прежнему превозносит непревзойденную мощь германской армии и предвидит сокрушительность ударов, которые она скоро нанесет противнику на востоке. «Хотел бы я, чтобы эти прогнозы фюрера сбылись». Но Геббельс уже не в силах повторить то, что казалось таким несомненным перед нападением на Советский Союз: для германского солдата нет ничего невозможного. «В последнее время было столько разочарований, что чувствуешь, как в тебе пробуждается скепсис» (4.3.1944). Прямота, ясность суждений не удерживаются у Геббельса, с присущей ему слабостью он готов припасть к плечу фюрера, унять страх, сменить скепсис на доверие, надежду.

«Фюрер спокойно и уверенно судит о положении на Востоке. Он полагает, что покончит со всеми неудачами и трудностями, и я в этом ему вполне доверяю. Нам, возможно, придется уступить еще немного, но стратегического успеха большого размаха Советам не видать».

Но положение на Восточном фронте хуже некуда: «Мы возлагали слишком большие надежды на распутицу, а события не подтвердили эти надежды».

«Королева-распутица» – называли они. В эту пору нередко советский фронт буксовал, срывался подвоз. На этот раз затишья не было – совсем наоборот.

10 марта 1944. Можно только изумляться, какие резервы Сталин еще может вывести на поле боя и насколько Советы способны справляться с трудностями, которые, как все считали, непреодолимы. Если нам в конце концов придется отступить за Буг, начнется серьезный кризис для наших войск в Крыму… Ясно одно – на Восточном фронте не будет речи о затишье.

Но именно это время военных неудач, поражений для Геббельса утешительно озарено расположением к нему фюрера. В сущности, в личном плане это звездные часы Геббельса. Наконец-то его израненное самолюбие удовлетворено: генералы, эти недавние герои побед, окружавшие фюрера, его любимцы, обласканные им, оттеснены. Генералы, терпящие поражение, невыносимы для Гитлера. И Геббельс, задвинутый было ими в тень, подогревает негодование фюрера, мстительно сводит счеты с генералами за их славу, ущемлявшую его.

«Фюрер часто говорит, что генералитет в целом он считает просто омерзительным. Генералы не связаны с ним внутренней связью – они стоят в резерве и предпочитают охотнее доставить нам неприятности сегодня, чем завтра. Сталин себе облегчил эту проблему. – Сталин, которого они с Гитлером, следя за процессами 1938 года, считали безумцем, разрушающим свою армию, уничтожая командование, теперь сходит у них за провидца. – Тех генералов, которые стоят сегодня у нас на пути, он у себя вовремя расстрелял, и потому сегодня они уже не могут перебегать ему дорогу».

Эти собеседники не помнят, что стремительное продвижение войск в 1941-м генералам Гитлера обеспечил Сталин, разгромив предварительно советскую армию, свой генералитет.

Но так или иначе, менять генералов Гитлер не считает возможным, да и не на кого их менять.

«Только в еврейском вопросе мы провели такую радикальную политику, – продолжает поклонник сталинского террора. – …И вопрос с попами Сталин решил таким же образом. Сегодня он может себе позволить оказать благосклонность церкви, которая полностью у него на службе. Митрополиты едят из его рук. Они его боятся и хорошо знают, что стоит ему возразить, и они получат пулю в затылок. В этой области нам еще надо наверстывать. Но война для этого самое неподходящее время. После войны мы займемся проблемой офицеров и священников. Сегодня нам приходится делать хорошую мину при плохой игре».

Геринг сказал в Нюрнберге, что Гитлер любил разговаривать преимущественно с доктором Геббельсом. «Для него большая разрядка и облегчение поболтать пару часов», – отметил Геббельс еще осенью прошлого года. Теперь же потребность Гитлера в общении с его преданным сообщником еще более возросла. Он нуждается в Геббельсе, в его пылких выражениях приверженности и умении развеять тяжкие мысли. Геббельс старается развлечь фюрера беззаботной болтовней, забыться вместе с ним от страха, отдалиться от мрачной действительности в утешительных воспоминаниях о блистательном прошлом.

Характерный образец такого времяпрепровождения приводит Эльке Фрёлих, публикуя в газете «Вельт» фрагменты записей этого периода. Ночь на 6 июня 1944-го. Корабли союзников подходят к берегам Нормандии. В дневнике: «Мы сидели у камина до 2-х часов ночи, перебирали воспоминания, радовались многим прекрасным дням и неделям, которые мы пережили вместе. Словом, настроение было как в добрые старые времена».

Но и до этого суровая действительность не раз вторгалась в часы их идиллического общения.

Обозначился мрачный знак развала блока – Венгрия норовит выйти из союза с Германией. «Предательство должно быть наказано. Теперь фюрер будет действовать». Он хочет посадить в тюрьму венгерское правительство. Но прежде всего будет разоружена венгерская армия. «Для этого у нас наготове достаточные силы. Когда армия будет разоружена, можно будет перейти к проблеме венгерской аристократии и будапештских евреев. Ведь пока евреи сидят в Будапеште, ни с городом, ни с этой страной ничего нельзя сделать». Как обычно в кризисных ситуациях нацисты активизируют антисемитизм. Расправа с неверной союзницей предоставит возможность поживиться за ее счет. Получить огромное количество оружия, большие запасы нефти, «которые полностью попадут в наши руки», нефтяные скважины. И продовольствие: «Оно не так уж много прибавит к нашей бухгалтерии, но все же кое-что тоже значит». Значит это также, что ограбленные венгры будут голодать. Но это их проблемы (4.3.1944). Главное же – воспрепятствовать намерению Венгрии выйти из войны.

Гитлер вынашивает план вновь прорваться к Днепру. Тут уж даже поддающийся внушению Геббельс срывается: «Но кто сейчас осмелится об этом думать» (15.3.1944).

Бессилие на Восточном фронте сублимируется в насилие над беззащитными людьми – венгерскими евреями. В этой привычной для Геббельса сфере отступает гнетущий страх, и он с развязностью хама диктует дневник стенографу: в Венгрии «700 тысяч евреев; мы позаботимся, чтобы они от нас не ускользнули».

Проштрафившийся перед опасными союзниками адмирал Миклош Хорти, замаливая попытку отступничества, согласен теперь использовать евреев как заложников, и антисемитские мероприятия в Венгрии быстро продвигаются. «Но нужно еще очень много сделать, прежде чем еврейский вопрос в Венгрии будет решен так же, как в германском рейхе» (22.4.1944). И Геббельс пристально следит за этим. В Будапешт направлен Эйхман. Начинается депортация евреев. «Теперь Венгрия уже не выйдет из этого ритма еврейского вопроса, – торжествует Геббельс: удается наконец повязать Венгрию этим «общим делом» с нацистской Германией, общим преступлением и общей за него расплатой, чей призрак должен укреплять сопротивление шаткого союзника. – Кто сказал А, должен сказать и Б. И раз Венгрия начала эту политику в отношении евреев, она уже из нее не выйдет. С определенного момента эта политика в отношении евреев идет сама собой. Так теперь и происходит в Венгрии». Тут-то Геббельс надежный эксперт. С ним самим именно так и происходило. Преодолев когда-то в себе некоторое сопротивление или замешательство, переступив через него, он с тем большей агрессивностью отдался политике антисемитизма. Политика в этой войне, утверждает он, может осуществляться только «исходя из еврейского вопроса» (27.4.1944). Как и вся политика и идеология фашизма.

4 мая 1944. Еврейский вопрос в Венгрии энергично решается… Гетто отводятся возле военных заводов, где можно ожидать бомбардировки.

(Вспомним, подобное проделывал Саддам Хусейн в дни кризиса в Персидском заливе, держа заложников на объектах, которые являлись целью наступающей операции.)

«Они послали в Венгрию меня, самого «хозяина», как выразился Мюллер, с тем, чтобы быть уверенными, что евреи больше не восстанут, как это было в гетто в Варшаве», – рассказал в своих записях Эйхман, когда спустя 15 лет он был захвачен израильской разведкой.