От Второй мировой к холодной войне. Немыслимое - Никонов Вячеслав

13 апреля мы прибыли в Ворошилов-Уссурийский, где нас встречали прежний командующий Приморской группой войск генерал-лейтенант Ф. А. Парусинов и сопровождавшие его лица.

На следующий день было объявлено о создании Полевого управления Приморской группы войск из бывшего Полевого управления Карельского фронта. Всем офицерам немедленно заменили удостоверения личности, и они стали дальневосточниками».

Штаб бывшего Карельского фронта был первым, который в полном составе прибыл на Дальний Восток. «30 апреля была отдана директива о перевозке 39-й армии генерал-полковника И. И. Людникова из-под Инстербурга (ныне Черняховск – В.Н.) в Забайкалье. А когда Германия капитулировала, в далекий путь тронулись и другие прославленные армии: 5-я под командованием генерал-полковника Н. И. Крылова – в Приморскую группу, 53-я во главе с генерал-полковником И. М. Манагаровым и 6-я гвардейская танковая вместе со своим командующим генерал-полковником танковых войск А. Г. Кравченко – на Забайкальский фронт. Туда же, в Читу, направлялись и многие из руководителей бывшего 2-го Украинского фронта, в том числе маршал Советского СоюзаР. Я. Малиновский, генерал армии М. В. Захаров, генерал-полковник И. А. Плиев, генерал-лейтенант Н. О. Павловский».

Готовились к боевым действиям и моряки. Адмирал Кузнецов подтверждал: «Главный морской штаб в эти дни полностью переключился на планирование и подготовку боевых действий Тихоокеанского флота. Начальник ГМШ адмирал С. Г. Кучеров почти непрерывно находился на своем посту и следил за выполнением отданных распоряжений. В середине мая 1945 года меня вызвали в Кремль. Решался вопрос о переброске войск на Дальний Восток. Докладывал начальник ГенштабаА. И. Антонов. Я доложил о мероприятиях Наркомата ВМФ по усилению Тихоокеанского флота».

У Василевского и руководства Генштаба было достаточно времени, чтобы детально проработать план войны. «Мы перебрали несчетное количество вариантов, отыскивая то главное звено, с ликвидацией которого рухнула бы вся система военного сопротивления Японии… Больше всего нас прельщало, конечно, маньчжурское направление, где размещалась Квантунская армия. С разгромом этой армии была бы уничтожена основная ударная сила сухопутных войск Японии и тем самым пресекалось под корень сопротивление страны. Генштаб, а затем и Ставка постепенно утвердились в этой мысли, и она легла в основу плана войны», – писал Штеменко.

Глава 6. Миссии Гопкинса и Дэвиса

Идея миссии Гопкинса в Москву родилась у Болена и Гарримана 10 мая – в самолете из Сан-Франциско в Вашингтон, когда они обсуждали возможности разблокирования отношений с СССР. Гарриман отправился к Гопкинсу и застал того больным. Но, по словам Роберта Шервуда, «перспектива полета в Москву влила в него силы, и он почувствовал себя как старый боевой конь, заслышавший сигнал тревоги». Гопкинс, однако, сомневался в одобрении его кандидатуры Трумэном.

Президент действительно поначалу предложил эту миссию Дэвису, который к тому же 19 мая был награжден орденом Ленина. После его отказа – со ссылкой на врачей – Трумэн остановился на кандидатуре Гопкинса, против которой активно возражал Госдеп, считавший ближайшего соратника Рузвельта мягкотелым соглашателем.

Сталин и Гопкинс

Громыко много общался с Гопкинсом и был о нем самого высокого мнения: «Гарри Гопкинс являл собой необычный феномен на политическом небосводе США. Он пришел в Белый дом в сорок три года и в течение следующих двенадцати лет неизменно находился при Рузвельте. В тот период никто из государственных деятелей не был так близок к президенту, как Гопкинс…

Неофициально его называли „заместителем президента“, „начальником штаба Белого дома“, „главным советником по вопросам национальной безопасности“… Гопкинс являлся не только глазами и ушами президента, но, фигурально выражаясь, и его ногами. В решающие для американской истории моменты Рузвельт направлял с самыми важными миссиями за рубеж именно его, Гопкинса… Доверие к этому человеку Рузвельт испытывал настолько большое, что никогда не давал своему эмиссару никаких инструкций в письменном виде».

Трумэн рассчитывал, что именно Гопкинс, хорошо знакомый со Сталиным и Молотовым и уважаемый в Москве, сможет найти развязки по наиболее острым темам. Как записал в дневнике Стеттиниус, Трумэн надеялся, «что миссия Гопкинса снимет многие вопросы и что ко времени встречи Большой тройки большая часть наших бед будет убрана с дороги».

Гопкинса 19 мая пригласили в Белый дом для получения инструкций от президента. В тот день Трумэн телеграммой попросил Сталина принять Гопкинса: «Я уверен, что Вы, так же как и я, понимаете насколько трудно решать сложные и важные вопросы, которые встают перед нами в результате обмена посланиями. Поэтому, пока не представится возможность для нашей встречи, я посылаю в Москву г-на Гарри Гопкинса с Послом Гарриманом, с тем, чтобы они могли обсудить эти вопросы лично с Вами. После своих бесед г-н Гопкинс немедленно возвратится в Вашингтон для личного доклада мне. Г-н Гопкинс и Посол Гарриман рассчитывают прибыть в Москву около 26 мая. Я был бы признателен, если бы Вы сообщили мне, устраивает ли Вас это время».

Президент попросил Гопкинса передать на словах:

– Я стремлюсь к открытому взаимопониманию с русским правительством. Мы никогда не брали на себя обязательств, которые не собирались выполнить до конца, и ожидаем, что и Сталин выполнит соглашения со своей стороны. В разговоре со Сталиным Вы можете использовать как дипломатический язык, так и бейсбольную биту, если сочтете это уместным. И скажите Сталину, что я буду рад видеть его лично. И, по-моему, теперь его очередь ехать в Соединенные Штаты, коль скоро наш президент уже побывал в России.

Сталин ответил 20 мая: «Получил Ваше послание относительно приезда г-на Гопкинса и Посла Гарримана к 26 мая в Москву. Принимаю с готовностью Ваше предложение о встрече с г-ном Гопкинсом и послом Гарриманом. Дата 26 мая меня вполне устраивает».

22 мая Трумэн писал Сталину: «Г-н Гопкинс рассчитывает вылететь завтра утром 23 мая, и позднее в этот же день я намерен объявить представителям прессы, что он направляется в Москву вместе с Послом Гарриманом для бесед с Вами по вопросам, которые теперь обсуждаются между нашими Правительствами».

Накануне отъезда Гопкинса президент дал наказ, содержание которого Трумэн занес в дневник: «Ясно сказать дяде Джо Сталину, что я знаю, чего хочу, и намерен этого добиться – всеобщего мира не менее чем на 90 лет. Что Польша, Румыния, Болгария, Чехословакия, Австрия, Югославия, Латвия, Литва, Эстония и т. д. имеют значение для интересов США только в смысле поддержания мира. Что Польша должна иметь „свободные выборы“, по крайней мере – настолько свободные, насколько Хэйг, Том Пендергаст, Джо Мартин или Тафт позволяли бы в своих владениях (здесь речь шла о полумафиозных партийных машинах, контролировавших выборы в ряде американских штатов – В.Н.). Что Тито надо приструнить в Триесте и Пуле, а дядя Джо должен сделать какой-нибудь жест перед нашей общественностью – пусть хотя бы на словах – о том, что он сдержит свое обещание. Любой толковый политический босс сделал бы это».

Вечером 20 мая Трумэн встретился с бывшим послом в Москве Джозефом Дэвисом:

– Теперь наши планы с отправкой Гопкинса в Москву окончательно определились. И я бы хотел, чтобы Вы отправились в Лондон. Гопкинс прибудет в Москву 26 мая. Прошу Вас быть в Лондоне в то же время.

Трумэн также попросил Гарримана, который должен был сопровождать Гопкинса, заранее отбыть в Лондон и встретиться с Черчиллем: будет лучше, если Черчилль будет заранее предупрежден о миссии Гопкинса.

22 мая Гарриман уже ужинал в Лондоне с британским премьер-министром. Посол сделал все от него зависящее, чтобы убедить премьер-министра, что в ходе миссии Гопкинса британские интересы будут соблюдены в такой же мере, как и американские. Черчилль не высказал открыто свое недовольство американской инициативой. Но, как выяснится позже, он был недоволен односторонними американскими шагами.