В поисках «Американской мечты» - Лаперуз Стивен

Когда русские носят майки с названиями американских городов, спортивных команд или гигантских международных корпораций («Адидас», «Рибок»), словно превращаясь в бесплатную ходячую рекламу — перед нами человек в его вненациональном и внекультурном проявлении. Когда русский (японский, непальский, чешский и др.) подросток копирует американский стиль одежды, манеры, поп-музыку — это лишний раз демонстрирует пассивный, инфантильный человеческий характер. И это состояние человека вовсе не так безобидно, как может показаться из этих невинных примеров, ведь самое обычное оправдание средних немецких обывателей, совершавших военные преступления (которые они никогда не совершили бы в «обычной» жизни), состояло в том, что они «только выполняли приказы». Массовая любовь к Сталину, проявившаяся на его похоронах — еще один пример того, как легко манипулировать поведением толпы. Во время военного переворота 1991 года большинство москвичей оставались пассивными и выжидали, какая из противостоящих сторон победит. Полубессознательная, самодовольная уверенность американцев в собственной исключительности — тоже пример массового сознания. Но все это не специфически американские, русские, японские или немецкие, а общечеловеческие черты, хотя каждая нация имеет свои особенности (например, Бисмарк определял русский характер как «женственный», а японцы известны своей приверженностью интересам коллектива).

Все вышеизложенное может быть и не слишком «лестно» для человеческой природы, но описывает одно из важнейших явлений в любом человеческом обществе. Наблюдая, как русские во всех областях жизни копируют Америку (в дурацких и пустых телепередачах, в одежде, манерах, косметике и др.), я не могу забыть о пассивной жизни американцев, подающих дурной пример всему миру.

Рассуждая о том, как изменить пугающую деградацию и упадок американской культуры и общества, один христианин риторически предложил «шоковую терапию» ядерной войны, чтобы радикально отвратить Америку от суетного материализма.

Нельзя недооценивать человеческую склонность к «духовной спячке» и пассивному существованию, если мы хотим осмыслить положение человечества, частью которого являемся. А мыслящие и бодрствующие люди должны ясно сознавать, что подавляющее большинство вокруг них и дальше будет предаваться своему любимому занятию — духовному сну.

ПУШКИНСКАЯ ПЛОЩАДЬ, 6 ИЮНЯ 1986 ГОДА [124]

Я пробыл в Советском Союзе только семь дней, пять из которых прожил в новомодном и совершенно несоветском ленинградском отеле «Интурист», построенном финнами. «В день рождения Пушкина 6 июня обязательно сходи на Пушкинскую площадь в Москве!» — говорил мне учитель русского языка в Калифорнии. Не могу сказать, чтобы я был специалистом по языку Пушкина или изучал его творчество. Я ничего не знал о поэзии Пушкина и, к стыду своему, до сих пор знаю о ней очень мало. Но 6 июня вместе с четырьмя или пятью другими молодыми любопытными американцами, впервые посетившими СССР, я ехал в метро к станции, носящей имя поэта. В то время мой русский словарный запас ограничивался 40-50 словами или просто заученными фразами, то есть лингвистически я был совершенно беспомощен.

Именно здесь, на Пушкинской площади, после нескольких часов, проведенных возле памятника поэту, мои отношения с Россией были установлены раз и навсегда.

На площади стояли люди всех типов и возрастов, декламируя стихи перед толпами слушателей — то вещая на все четыре стороны, то обращаясь к конкретной аудитории. Тут надо сказать, что мое впечатление от поэзии на Западе (кроме нескольких хороших стихотворений, прочитанных в школе) было такое: какие-то призрачные или необузданные слова, будто нарочно запутанные и часто такие интимные для автора, что неинтересны и непонятны читателю. Что касается русской поэзии, то я знал меньше, чем ничего, поэтому мог только глазеть на людей, произносящих непонятные слова.

Прежде всего, меня поразил их неподдельный энтузиазм, ведь я уже успел познакомиться с официально-суровыми лицами советских бюрократов. Здесь не стеснялись выражать свой душевный пыл. Даже робкий маленький мальчик, подбодряемый мамой, слабым и запинающимся голосом декламировал перед толпой. Стихи читали старики, молодые студентки и такие домохозяйки, которые в Америке навряд ли отважились бы выступить публично или выучить наизусть стихотворение. Глядя на их лица, однообразные платья и хозяйственные сумки в руках, трудно было поверить, что эти простые женщины могут так страстно читать стихи. Я просто не верил своим глазам — это было непостижимо. Через пару часов я уже не мог вынести этого зрелища и стал искать в толпе кого-нибудь, кто хоть немного говорил бы по-английски. После нескольких вежливых «нет» я нашел нужного мне человека. Он сразу же осведомился, не сумасшедший ли я, если задаю такие глупые вопросы. Как я говорил в то время, «от Золотых Ворот Калифорнии до Железного занавеса» мне не приходилось видеть ничего подобного. Я призвал весь свой опыт странствий по Америке и Западной Европе — все напрасно. Сознаюсь, была какая-то психологическая странность в моем желании услышать подтверждение тому, что я видел собственными глазами. «Да, они читают стихи. Да, здесь каждый может прочесть стихотворение. Нет, это не только стихи Пушкина, но в основном его, ведь сегодня его день рождения. А вы читали Пушкина?» — спросил мой русский собеседник. Я со стыдом признался в своем невежестве — «Но, конечно же, я слышал это имя». Тем временем милиционеры, которых мы, наивные иностранцы, так опасались (разрешат ли это мероприятие? не арестуют ли людей?), равнодушно стояли в стороне и разговаривали или даже внимательно прислушивались к чтению стихов. А какие лица можно было увидеть в толпе!

Внезапно ко мне приблизилась женщина с фотоаппаратом, явно намереваясь сделать снимок. Уж не провокация ли это? «Зачем ей моя фотография?» спросил я через моего добровольного переводчика. То, что он переводил, так ясно выражалось на ее лице и в глазах, но было все еще недоступно моему пониманию из-за всего предыдущего жизненного опыта на Западе: «Я ищу человека, просто человека». Мы, молодые «интуристы», насмотревшись дешевых шпионских фильмов, были уверены, что КГБ следит за нами повсюду, и даже в солонках на обеденных столах в гостинице спрятаны микрофоны. Поколебавшись, я все же позволил ей сфотографировать меня. Гораздо позднее я узнал, что «западные» лица в России легко узнаваемы и до сих пор вызывают любопытство у русских. Эта женщина с фотоаппаратом в поисках человека говорила с такой невероятной искренностью и теплотой, что я был одновременно очарован, изумлен, озадачен и растроган. Теперь я не верил даже тому, что слышал по-английски! Впервые в жизни я видел такой непосредственный душевный порыв, такую готовность открыто говорить о великих и благородных человеческих чувствах. Я не мог вообразить, чтобы даже вдребезги пьяный «западный» человек мог выражаться с таким пылом, ведь это было просто неразумно и неумеренно. Все мои «западные» знакомые были бы поражены и озадачены таким искренним выражением возвышенных устремлений. И это Советский Союз? Возможно ли такое?! Да что же это за страна?!! Я был заинтригован — и очарован.

Хотя на Западе считается невежливым говорить так о человеке, даже если он действительно беззубый и из крестьян, но я просто описываю то, что увидел.

В тот день было еще много событий, встреч и размышлений, которые навсегда определили мой интерес к России. Я много путешествовал по Западной Европе, но ни общение с людьми, ни личный опыт не позволяли мне предположить, что русские настолько отличаются от европейцев.