Философия истории - Ирвин Александр
305
Из максимально возможных 10 баллов индекса экономической свободы более 7 баллов последние два десятилетия набирают: Гонконг (9,3), Сингапур (8,2), Новая Зеландия, США, Швейцария, Великобритания, Таиланд, Малайзия, Филиппины, Австралия и др. На противоположном конце рейтинга оказываются: Алжир, Сирия, Иран, Нигерия, Зимбабве и др. Индекс экономической свободы России в 1995 г. – 3,5, Украины – 3,4, Эстонии, Чехии и Венгрии – от 5,1 до 5,5. В 1990 г. индекс экономической свободы России равнялся, однако, всего лишь 0,9 и превышал только аналогичный показатель для Албании этого года – 0,6. Несмотря на очевидный прогресс, Россия по сравнению с другими странами мира продолжает оставаться в группе стран с наиболее угнетенной экономикой.
306
Иногда высказывается мнение, что в капиталистическом обществе нет идеологии в указанном смысле этого слова. Иллюзия, будто буржуазная идеология исчезла или сделалась чем-то таким, что вообще нельзя назвать идеологией, связана с устойчивостью капиталистического общества и, соответственно, его идеологии, с отсутствием ей ясных альтернатив и тем, наконец, что эта идеология постоянно и без особых проблем и усилий воспроизводит себя. «Достижения прогресса, – пишет Г. Маркузе, – пренебрегают как идеологическим приговором, так и оправданием, перед судом которых „ложное сознание“ становится истинным. Однако это поглощение идеологии не означает „конца идеологии“. Напротив, в специфическом смысле развития индустриальная культура становится даже более идеологизированной, чем ее предшественница ввиду того, что идеология воспроизводит самое себя» (Маркузе Г. Одномерный человек. С. 15).
307
А. А. Зиновьев оценивает коммунистическую идеологию как наиболее отчетливую форму идеологии вообще и вместе с тем подчеркивает, что коммунистическая идея в принципе могла бы существовать и в ином, чем марксистское, оформлении: «Исторически произошло так, что основой и ядром идеологии коммунистических тенденций в мире и государственной идеологии коммунистических стран стал марксизм с некоторыми коррективами и дополнениями, зависящими от конкретных условий различных стран (ленинизм в Советском Союзе, маоизм в Китае). Фатальной необходимости в этом не было. Но раз уж так случилось, с этим фактом надо считаться. И в дальнейшем я буду иметь в виду именно марксистскую идеологию, говоря об идеологии коммунистического общества. Это – наиболее значительная форма идеологии в истории человечества. На ее примере отчетливее всего видны свойства идеологии вообще» (Зиновьев А.Л. Коммунизм как реальность. Кризис коммунизма. С. 243).
308
О переходном характере современной России выразительно говорят, в частности, непрекращающиеся до сих нор попытки создать некую «общенациональную идеологию», которую могло бы принять на свое вооружение государство. Если Россия уходит от коллективизма (тоталитаризма) и движется по пути к современному индивидуалистическому обществу, а это, судя по всему, действительно так, то никакой «национальной идеологии» как четко сформулированной доктрины не может быть. Новая российская идеология складывается стихийно и постепенно, и она окажется, как и всякая буржуазная идеология, почти что незаметной.
309
Ю. Хабермас, подчеркивающий, что буржуазная идеология все более теряет характер мировоззрения, общего представления о мире, истории и человеке, отмечает постоянное размывающее воздействие на эту идеологию научных и близких им традиций: «Буржуазные идеологии – это уже остатки мировоззрений, которые временно убереглись от несущих на себе печать элиминации требований устраниться, исходящих от политико-экономической системы и системы науки. Между тем четко прослеживается подобное размывание традиций: когнитивное притязание постичь реальность уступает место постоянно меняющимся популяризаторским обобщениям данных науки и искусства, которое в десублимированном виде переходит в жизнь. Отпочковавшиеся от теоретических объяснений верования и моральные представления субъективируются и существуют вне научного признания. В настоящее время не существует эквивалента для функционального обеспечения идентичности, которое выполняла ныне разрушающаяся традиционная система мира» (Хабермас Ю. О субъекте истории // Философия истории. Антология. С. 285).
310
О попытках представить либерализм и консерватизм как две завершенные теоретические системы, противостоящие друг другу. К. Манхейм пишет: «Не следует, разумеется, попадать в ловушку… полагая, что в столкновение пришли две изолированные и четко сформулированные системы мысли. Консерватизм и либерально-буржуазная мысль – это не готовые системы, а способы мышления, непрестанно подвергающиеся изменениям. Консерватизм хотел не только мыслить иначе, чем его либеральные противники, он хотел, чтобы само мышление было иным, и именно этот импульс был дополнительным фактором, приведшим к возникновению новой формы мышления» (Манхейм К. Диагноз нашего времени. М., 1994. С. 614).