Евреи, диссиденты и еврокоммунизм - Кара-Мурза Сергей Георгиевич

Ознакомительная версия. Доступно 13 страниц из 64

Одним из сложных, труднообъяснимых явлений второй половины XX века можно считать антисоветизм интеллектуальных лидеров еврейства. В 70-80-х гг. он распространился на значительную часть евреев СССР, и очень многие из них поддержали перестройку именно как демонтаж советского строя.

Значительность этого поворота видна уже из того, что он был разрывом с принципиальными установками целого поколения корифеев мировой культуры первой половины века, включая духовных авторитетов еврейства (например, Альберта Эйнштейна и Лиона Фейхтвангера). И произошел этот поворот вовсе не под влиянием озарения, раскрытия какой-то тайны или нового злодейства советского государства. Нет, обо всех действительных злодействах (например, репрессиях) все эти авторитеты имели полную и доскональную информацию. Тем не менее на этапе развертывания холодной войны Эйнштейн продуманно и определенно отказался занять антисоветскую позицию. Не было для этого поворота и формальных оснований, на которые часто указывают (закрытость советского общества, нехватка демократии): очевидно, что после войны СССР быстро становился все более открытым и терпимым обществом. Достаточно сравнить последовательность лидеров-символов: Сталин — Хрущев -Брежнев — Горбачев.

Выше говорилось, что, как правило, рассуждения о якобы изначально присущем российскому государству антисемитизме жестко сцеплены с крайним антисоветизмом и антикоммунизмом. Обычно мостиком к антисоветизму служит тезис о советском государственном антисемитизме и о тесном родстве немецкого фашизма с русским коммунизмом. На деле за этим стоит радикальное отрицание всех главных структур и символов советского строя. Так, обвинения в антисемитизме обычно проникнуты крайним антиэтатизмом — антигосударственным чувством.

Вот, Л.Воронцова и С.Филатов в книге «Русская идея и евреи» говорят об опасности национализма в России. Как ни парадоксально, столь же опасным они считают и укрепление государства , хотя именно его резкое ослабление в годы перестройки во многом и предопределило рост «национализма» как стремления сплотиться в смутное время на этнической почве. Они пишут: «Другая „националистическая“ опасность — это опасность этатизма, идеи сильного национального (хотя бы полиэтнического) государства, „державности“. „Держава“, мощное российское государство как высшая ценность, сейчас выглядит как большая опасность. В самой идее сильного государства нет ничего плохого (демократы-американцы гордятся своей могущественной „державой“). Но только в том случае, если эта державность подчинена некоторым высшим ценностям (в случае США — правам человека, законности, свободе, человеческой солидарности). Российская держава как конечная цель — старая российская ересь, которая не раз приносила нам много бед.

На ее плечах, а не сам по себе, скорее всего может добиться успехов и «русский фашизм». Ведь расцвел он в сталинской державе в начале 50-х годов, несмотря на весь официальный марксистский интернационализм».

Разрыв с советским строем, видимо, был для многих евреев большим потрясением — даже разрыв с идеологией. Мысли об этом горьки («Недавно умер политрук Леви»). В обостренном виде проявилась в евреях общая для жителей СССР тревога и удрученность, нарастающее отчуждение от строя, который становился все менее советским, — потому его так равнодушно «сдали» в 1991 г.

Но не в отъезде дело. В еврейской элите задолго до этого был сделан выбор: этот «заболевший строй» надо не лечить, а убить. Здесь, кстати, в самом еврействе пролегла глубокая трещина — большинство евреев вовсе не занимают антисоветской позиции. По данным Р.Рывкиной, 60-70% евреев в России отмечают типично советские праздники (День Победы, День Советской Армии, 8 марта, 1 мая и 7 ноября), в то время, как, скажем, праздник Пурим отмечают 18%.

Конечно, большой поворот к антисоветизму левой и либеральной западной (и западнической) интеллигенции — процесс общемировой. Вираж еврокоммунистов и советской интеллектуальной элиты с некоторым запозданием, но повторяет траекторию еврейской элиты. Видимо, между всеми этими компонентами была взаимно усиливающая обратная связь. Судя по очень многим признакам, ставшим особенно явными в годы перестройки Горбачева, этот вираж означал переход на позиции радикального евроцентризма с отказом на право существования самой российской цивилизации как самобытной структурной единицы человечества. Но теперь, «чтобы попасть в Россию, пришлось целиться в коммунизм».

В самом советском строе не было резких поворотов, которые могли бы оправдать отказ от его поддержки. Обычные обвинения (подавление мятежа в Венгрии в 1956 г. и «пражской весны» в 1968 г.) на фоне недавней истории и даже современных действий геополитического противника СССР — не более чем повод. Ведь речь по сути шла о переходе на сторону противника в войне, пусть «холодной», — на сторону США, которые вели позорную крупномасштабную войну во Вьетнаме с явным геноцидом, без зазрения совести бомбили любую слабую страну в «зоне своих интересов». В этой реальной «системе координат» стенания о нарушении социалистической морали не могут же приниматься всерьез, хотя интеллигентный человек нередко и сам верит в спектакль, который разыгрывает.

На деле каждый искал себе подходящий повод для стенаний, а целостная концепция СССР как империи зла сложилась позже. Вот, А.Ваксберг приводит запись беседы с Эльзой Триоле (сестрой Лили Брик и женой Луи Арагона) в Париже в июне 1968 г. «Пражскую весну» уже вовсю давили, но о ней ни слова: «Мы слишком долго молчали, когда в Советском Союзе происходило нечто несусветное, а если говорили, то тщательно выбирали выражения, например, по делу Синявского и Даниэля… Не хотели порочить Советский Союз, потому что мы не попутчики, мы настоящие друзья. По убеждению… Но — все, хватит!… Мы с Арагоном решили, что будем публиковать протест. И спрашивать разрешения ни у кого не намерены, потому что борьба с антисемитизмом — это дело каждого порядочного человека».