Юрий Андропов. Последняя надежда режима. - Млечин Леонид Михайлович

― Мы, словаки, в борьбе за марксистско-ленинскую линию в пар­тии будем бороться до конца, не отступим ни на шаг. Очевидно, нам, словакам, вместе с вами снова освобождать чехов. Я разговари­ваю много с Дубчеком, говорю ему: - Саша (а сам плачу), вернись ты в Братиславу, не за то взялся.

Дубчек растерялся и не способен противостоять правым. Если за месяц не овладеем положением, погибнет Дубчек и мы вместе с ним. Потерять Чехослословакию – это равнозначно потере завоеваний в Ве­ликой Отечественной войне. Вы наши друзья, и вы этого не допусти­те.

Обе беседы были записаны техниками местного КГБ для подроб­ного отчета перед Москвой.

Что двигало Биляком? Страх за свою судьбу. Он видел, что в новой политической ситуации он скоро утратит свое завидное положе­ние.

Тогда же, в мае, помощник генерального секретаря по междуна­родным делам Александров-Агентов сказал заместителю заведующего международным отделом ЦК Анатолии Черняеву:

А что, Анатолий Сергеевич, может, и войска придется вво­дить!

Черняев опешил:

― Да вы что? Соображаете, что говорите? Это же кошмар же ги­бель всех отношений с друзьями, с компартиями. А что скажет весь мир?

Александров-Агентов побелел и буквально завизжал: Вы предлагае­те отдать Чехословакию империализму! И вас устраивает, как там всякие подлецы поносят Советский Союз и социализм? Вы предлагаете терпеть и утираться. Я удивляюсь, как такие люди нахо­дятся здесь, среди нас, возле генерального секретаря. Таких к по­литике на пушечный выстрел подпускать нельзя...

В те дни маршал Гречко почти каждый день приезжал к Бреж­неву. Министр обороны втолковывал членам политбюро:

— Наша армия парализует контрреволюцию, обезопасит от ухо­да Чехословакии на Запад. Но главную роль должны сыграть политики. Опасно выглядеть оккупантами. Чехословаки должны нас позвать.

20 июля Шелесту позвонил Брежнев и просил немедленно выле­теть в Будапешт. Ему предстоит сначала встретиться с Яношем Када­ром, а затем поехать на Балатон, где отдыхает Васил Биляк.

— Надо там вести себя осторожно, незаметно, чтобы не при­влечь внимания остальных чехословаков, — напутствовал Шелеста Лео­нид Ильич. — При встрече с Биляком действуй самостоятельно, ориен­тируйся по обстановке.

В час дня из Москвы в Киев вылетел специальный само лет во­енно-транспортной авиации. В помощь Шелесту Андропов отправил опе­ративных работников КГБ и технического сотрудника с приборами скрытой записи. Приняв ня борт Шелеста, самолет взлетел из Бор­испольского аэропорта в пять вечера. В Венгрии самолет сел на во­енном аэродроме Южной группы войск. С аэродрома поехали в го на венгерской машине, чтобы не привлекать внимания.

Вечером после протокольного разговора с Кадаром посещения советского посольства Шелест приехал на Балатон. Его разместили в небольшом двухэтажном домике Кадара на берегу озера. Погода была плохая, дул ветер. Шелест пошел к озеру погулять, в надежде встре­тить Биляка. Но не встретил. Выяснилось, что Биляк сидит в клубе в большой компании. Послали за ним венгра, командированного, Када­ром. Беседовали через посредников. Шелест предложил поговорить в доме. Осторожный Биляк предпочел погулять вокруг озера. Договори­лись о встрече в десять вечера. Сначала появился человек, отправ­ленный Биляком на разведку, а потом и он сам.

Шелест все-таки уговорил Биляка посидеть в гостевом домике. Ему важно было записать беседу. Они разговаривали с одиннадцати вечера до пяти утра. Шелест просил перечислить тех, кто в президиу­ме ЦК КПЧ стоит на правильных позициях. Биляк назвал име­на.

Шелест спросил:

― Так почему же вы активно не действуете?

― Мы боимся, что нас могут обвинить в измене родине, - ответил Биляк. — Мы готовы вас поддержать, но не знаем, что нам делать.

― Нам от нас нужно письмо, — объяснил Шелест, — в котором была бы изложена ваша просьба о помощи. Мы даем полную гарантию, что письмо не будет обнародовано, как и имена авторов.

Вы поймите нас, — стал выкручиваться Биляк, — нам стыдно. Не сделав ничего в своей стране, обращаемся к вам помощью... Шелест нажал на Биляка:

― Ваша просьба о помощи может опоздать, нам обращение нужно сегодня.

Биляк промолчал.

Шелест отдохнул, поехал в Будапешт, пересказал беседу Када­ру и вылетел в Москву. В шесть вечера он был в столице. Его от­везли на квартиру Леонида Ильича на Кутузовском проспекте. Брежнев выслушал Шелеста очень внимательно, угостил коньяком, похвалил:

― Ты, Петро, настоящий друг и товарищ.

22 июля на политбюро было решено вывезти из Чехословакии всех советских граждан, исключая дипломатов. Под надуманным предлогом — будто советские туристы подвергаются оскорблениям.

Через несколько дней, с 28 июля по 1 августа, в здании же­лезнодорожного клуба чехословацкой пограничной станции Чиерна-над-Тисой проходили переговоры политбюро КПСС и КПЧ. 27 июля члены со­ветского политбюро тремя самолетами Ил-18 прилетели на военный аэродром в Мукачеве. Оттуда машинами доехали до Чопа, где умести­лись а вагонах спецпоезда. Утром состав пересекал границу на станции Чиерна. Во время перерыва на обед поезд возвращался на со­ветскую территорию. Потом вновь, пересекали границу. Ночевали у себя.

Когда утром советский поезд в первый раз пересек границу и прибыл на станцию Чиерна-над-Тисой, собравшиеся на вокзале люди кричали:

Берегите Дубчека! Берегите Дубчека!

Первый день совещания был крайне неприятным для советской делегации. Руководители Чехословакии отстаивали право проводить свою линию, которая поддерживается народом, и выражали недоумение тем, что Москва позволяет себе вмешиваться во внутренние дела дру­гого государства.

— Вы односторонне оцениваете наше положение, не считаетесь с мнением народа, — отвечал Дубчек на предъявленные ему обвинения. — Мы пробуем идти своим путем, а вы другим. Что же, у вас нет трудностей и ошибок? Но вы о них умалчиваете, не обнажаете, а мы не боимся сказать правду своему народу.

Ему вторил глава правительства Олдржих Черник:

— Мы не понимаем, в чем вы нас обвиняете. Мы ведем курс правильно. Мы все делаем для истинного доверия к КПЧ среди народа, мы хотим, чтобы в стране была свобода слова, печати. Мы не имеем ни права, ни возможности принять незаконные меры против людей, по-иному мыслящих. Сегодняшнее руководство пользуется в партии и в народе авторитетом, какого никогда не было. Нашей партии не угро­жает никакая опасность, пока она с народом. С вашими военными уче­ниями получилось неудачно. Вы объявляете одно, а делаете другое. Без всяких на то оснований ваши военные задерживаются на нашей территории. Как я, как глава правительства, могу объяснить это на­роду? А к нам идут запросы: кто же мы в собственной стране — пра­вительство или кто?

Черник, прежде секретарь обкома в Остраве, металлургическом центре Северной Моравии, был очень умелым администратором и пре­красно руководил правительством. Он стал союзником Дубчека в про­ведении экономических реформ.

В двенадцать ночи поезд с советской делегацией вернулся на свою территорию. Все собрались в вагоне генерального секретаря. Натолкнувшись на сопротивление чехословацкого руководства, члены политбюро растерялись.

«Брежнев до крайности нервничает, теряется, его бьет лихо­радка, — записал в дневнике Шелест. — Он жалуется на сильную го­ловную боль и рези в животе».

Разошлись в четвертом часу ночи, ничего не решив. Советскую делегацию безумно раздражал энтузиазм, с которым чехи и словаки, собравшиеся на улице, приветствовали Дубчека. Брежнев чувствовал себя совсем плохо, на второй день в переговорах не участвовал, по­слал вместо себя Суслова.

Шелест пометил в дневнике: «Брежнев разбитый, немощный, расте­рянный. Плохо собой владел». Шелест предложил Леониду Ильичу поло­вить рыбу, развеяться. Брежнев отказался — «он был совсем подав­лен, жаловался на головную боль, глотал непрерывно какие-то та­блетки и, сославщись на усталость, поехать отказался».

Шелест в своих воспоминаниях часто акцентирует внимание на слабости нервной системы Брежнева. Петр Ефимович действительно держался жестче Леонида Ильича.