В этот предпоследний день весны в кабинетах архитектурно строгого здания на Лубянке арестованные имели неограниченную возможность долго смотреть друг другу в глаза. На состоявшейся в тот же день очной ставке с Якиром Корк заявил, что «уже в 1931 г. он и Якир вошли в руководящую группу военного заговора по свержению сталинского руководства». Осенью того же года заговорщикам стало известно, что «правые решили осуществить в Кремле переворот при помощи вооруженной силы — школы имени ВЦИК. Поскольку осуществление этого плана по разным причинам откладывалось, то он (Корк) и Якир, встречаясь у Тухачевского, неоднократно обсуждали вопросы военного заговора в целом, детали замыслов о перевороте в Кремле, подрывной работе в Красной Армии».
Как и Уборевич, первоначально Якир эти показания Корка отверг. Он даже возмутился: «Я всегда знал, что
Корк очень нехороший человек, чтобы не сказать более крепко, но я никогда не мог предположить, что он просто провокатор».
Однако настырного эстонца не смутило это «возмущение» подельника. На вопрос следователя, кого он знает из членов военной организации в Москве, Корк назвал Петерсона, Косича, Ошлея и Веклевича. Он показал, что в отношении командующих военными округами «глава их организации Тухачевский обещал говорить с ними отдельно, рассматривая как опору военного заговора на местах. В Киевском военном округе такой опорой был Якир». На вопрос следователя Якиру «Подтверждает ли он показания Корка?» тот ответил: «Категорически отрицаю и буду дальше отрицать»
Но «долго» отрицать эти факты Якир не стал. Проведя бессонную ночь, после доверительной беседы со своим «единородпем» следователем Зиновием Ушаковым, уже на следующий день (31 мая) Якир написал заявление Ежову: «Я хочу... помочь ускорить следствие, рассказать все о заговоре и заслужить право на то, что советское правительство поверит в мое полное разоружение».
Подследственный так объяснял мотивы, по которым он решился на признания: «Тридцатого мая Вы лично с исчерпывающей ясностью следственными материалами доказали полную безнадежность дальнейшего запирательства с моей стороны... Я в своих показаниях расскажу о всех делах и лицах правотроцкистского заговора, известных мне, с тем, чтобы помочь до конца разгромить эту подлую организацию». Дальше, уже с «чистой» совестью, Якир выполнял свое обещание. В последующие семь дней Ушаковым были получены от Якира «шесть собственноручных показаний и оформлены два протокола его допросов». Однако эти документы до сих пор остаются засекреченными. Поэтому оставим читателю право самому сделать вывод: почему они так тщательно скрываются?
Но, как пишет военный историк Н. Черушев, на последовавших допросах Якир показал, что «в 1933 году (он) был вовлечен Тухачевским в заговор и ознакомлен с его целями и задачами. В конце 1934 года Тухачевский, при встрече с ним, (Якиром) и Уборевичем, посвятил их в планы Кремлевского переворота, который намечался на 1936 год, когда Гитлер должен будет закончить подготовку к войне. Тогда же Тухачевский назвал непосредственных организаторов заговора: Енукидзе, Н. Г. Егорова и еще «каких-то чекистов», среди которых Якир смог запомнить только фамилию еврея Паукера.
Итак, уже после первых допросов все арестованные стали делать признания, и все-таки наиболее старательно сотрудничал со следствием Борис Фельдман. Этот крупный высокий мужчина, косая сажень в плечах и более ста килограммов веса, демонстрировал исключительную лояльность, скорее даже услужливость.
В этом отношении представляет интерес следующая записка Фельдмана: «Помощнику начальника 5 отдела ГУГБ НКВД Союза ССР тов. Ушакову. Зиновий Маркович! Начало и концовку заявления я написал по собственному усмотрению. (...) Благодарю за Ваше внимание и заботливость — я получил 29-го печенье, яблоки, папиросы и сегодня папиросы, откуда, от кого, не говорят, но я-то знаю, от кого. Фельдман. 31.V.37 г.».
Если предположить, что Фельдман за папиросы «продал» Тухачевского, то последнему следовало соображать, с кем связываться... Но какие же «пытки»? «Избиения» — «кровь» на потолке? О каких «костоломах» с Лубянки историки рассказывали всему миру более полувека? Интеллигентные люди... которым от души хочется сделать признания. Заговорщик Фельдман просто сам рвется к сотрудничеству со следствием.
В этом пространном заявлении Фельдман пишет: «После очной ставки с арестованным Тухачевским М. Н. (25 мая) и написания мною последних показаний от 23 мая Вы обещали вызвать меня к себе для сообщения (дачи) всех тех дополнительных фактов, относящихся к контрреволюционной деятельности армейской организации, которые я восстановлю в своей памяти. Не дождавшись вызова и после краткого разговора с Вами сегодня ночью я решил написать Вам из камеры, изложив новые обстоятельства, касающиеся заговора, о которых вспомнил за последние дни...»
Конечно, участники военного заговора не были борцами, вдохновленными идеей. Они хватались за любую соломинку. В приложении к записке Фельдман с подобострастием пишет: «Изложив Вам все факты, о которых я вспомнил за последние дни, все же прошу Вас, т. Ушаков, вызвать меня лично к Вам. Я хочу через вас или т. Леплевского передать народному комиссару внутренних дел Союза ССР тов. Ежову, что я готов, если это нужно для Красной Армии, выступить перед кем угодно и где угодно и рассказать все, что я знаю о военном заговоре.
И это чистилище (как Вы назвали чистилищем мою очную ставку с Тухачевским) я готов пройти. Показать всем вам, которые протягивают мне руку помощи, чтобы вытянуть меня из грязного омута, что Вы не ошиблись, определив на первом же допросе, что Фельдман не закоренелый, неисправимый враг, над коим не стоит поработать, потрудиться, чтобы он раскаялся и помог следствию ударить по заговору. Последнее мое обращение прошу передать и тов. Ворошилову. Б. Фельдман. 31.V.1937 г.».
Начальника отдела внешних сношений НКО еврея А. И. Геккера, на причастность которого к заговору Примаков указал 21 мая, арестовали 30-го числа. Уже через день (1 июня) в заявлении на имя Ежова Геккер признал себя виновным и назвал своим вербовщиком Тухачевского. На последовавших допросах 1 и 9 июня он подтвердил показания, добавив, что был в близких отношениях с Серебряковым и Сокольниковым и разделял взгляды правых — Рыкова, Бухарина. Геккер показал, что знал о Тухачевском как главе центра заговора военных и по его поручению установил связь с генеральными штабами Германии и Японии.
Абсурд в том, что этих названных и других подобных им слабых и безвольных людей, без малейшего сожаления сдающих друг друга в «руки» следствия, конъюнктурная пропаганда возвела в ранг «великих полководцев». Блудливо утверждая, будто бы в том случае если бы Сталин «не уничтожил» этих военачальников, то Красная Армия не понесла бы тех неудач, которые она потерпела на первом этапе войны.
Трудно сказать, почему в это время сразу не арестовали одного из идеологов заговора начальника Политуправления РККА Гамарника. Правда, 30 мая Политбюро ЦК ВКП(б) приняло решение о его увольнении с должности. В решении отмечалось: «Отстранить т. Гамарника и Аронштама (родственника жены Тухачевского. — К.Р.) от работы в Наркомате обороны и исключить их из состава Военного Совета, как работников, находившихся в тесной групповой связи с Якиром, исключенным ныне из партии за участие в военно-фашистском заговоре».
Но когда на следующий день, 31 мая, по приказу Ворошилова к Гамарнику явились заместитель начальника Политуправления А. Булин и начальник управления делами Наркомата обороны И. Смородинов, чтобы объявить приказ об увольнении из Красной Армии, Гамарник застрелился. Он пустил в себя пулю сразу после ухода посетителей. У него уже не оставалось иллюзий в отношении своего будущего. Вскоре были арестованы его ближайшие сотрудники. М. В. Сангурского, который пользовался покровительством Гамарника и был заместителем командующего Дальневосточным фронтом Блюхера, арестовали 1 июня.
Глава 10. Германские связи
