Волхвы - Добровольский Алексей Александрович

Изучение сомнамбулизма имеет свои трудности, заключающиеся в том, что явления сомнамбулизма относительно редки, поскольку не все люди, подвергающиеся гипнотическому воздействию, могут быть доведены до сомнамбулической стадии. Но даже и среди предрасположенных к сомнамбулизму индивидуумов далеко не у всех пробуждается сверхчув­ственное сознание [24].

Известно, что подавляющее большинство таких индивидуумов является женщинами. Женщине генетически присуща особая сила интуитивного пред­чувствия, восприимчивость к магнетическим токам, чуткость к тонким влияниям невидимого мира.

Представления об особых волшебных способностях женщины исстари бытовали не только у индоевропейцев, но и у многих других племён Земли. Древние почитали одарённых ясновидческим прозрением женщин как великих вдохновительниц народов, вещих прорицательниц и целительниц.

Средневековые демонологи недоумевали: почему женщина настолько больше склонна к чародейству, чем мужчина, что на каждые десять тысяч сожжённых ведьм приходится только один колдун? В том, что женщина гораздо более предрасположена к волхвованию, не сомневались и монахи-летописцы: в «Повести временных лет» под 1071 г. записано, что «особенно же через женщин бесовские волхвования бывают, ибо искони бес женщину прельстил, а она – мужчину». Обращает на себя внимание и то, что в русском языке слово «кликуша» существует только в женском роде.

С глубокой древности и вплоть до наших дней среди коренных народностей Сибири, а также среди индейцев Сев. Америки шаманок и зна­харок в процентном отношении намного больше, чем шаманов и знахарей.

У тувинцев, алтайцев, бурят, якутов, чукчей, эвенков, обских угров, удэгейцев, гиляков, айнов, камчадалов, эскимосов и многих других народов в преданиях о возникновении шаманства первым шаманом всегда выступала Женщина.

Предания эти указывают на первенствующую культовую роль женщин в глубокой древности; на то, что шаманство появилось впервые именно как женское шаманство во времена материнского рода.

Чем архаичнее (т.е. чище, естественнее) культ, тем большее место в нём занимают женщины (сравните с позднейшими монотеистическими конфессиями).Шаманство в хорошем смысле слова, как традиция целительства и прорицания, исторически восходит к материнскому общинно-родовому строю (так называемому матриархату) и соответствующим ему первобытным религиозным представлениям, связанным с почитанием живо­родящей Матери-Земли и вообще сакрального Женского Начала во Вселен­ной.

Тогда преобладали хтонические, теллурические культы, культы Женских Божеств и женские олицетворения различных Стихий и Сил Приро­ды, а исполнением семейно-родовых и общеплеменных свещеннодейств вершила Женщина, чей магический престиж и незыблемый авторитет осно­вывался на преемственности полученного некогда от самой ВЕЛИКОЙ МАТЕРИ-ПРИРОДЫ откровения.

Женщина продолжает Род; поэтому она ближе к могущественным Духам-Покровителям и ей ведомы вести «оттуда». Самыми сильными матёрыми шаманами первозданной Высокой Архаики были женщины – избра­нницы Духов. Валькирия – оборотень Фрейя – научила Одина чародейству, а в наших волшебных сказках героя учит Баба-Яга – тоже могучий шаман – оборотень в наиболее подлинном своём выражении.

Поэтому и в позднейшую эпоху отцовского рода (патриархата) шаман-мужчина во время камлания стремился уподобляться женщине и подражать ей и в поведении, и в одежде, и в причёске.

В шаманском одеянии целого ряда народов нередко встречались и встречаются признаки женской одежды, в особенности головной убор. Вплоть до настоящего времени некоторые шаманы-мужчины заплетают волосы в косы, а перед камланием распускают их (волосам, особенно жен­ским, издревле приписывалась особая магическая сила). Эти шаманы надевают также женский ритуальный наряд (шаманскую юбку и кофту) или изображают на своей обрядовой одежде женские груди, дабы показать женскую сторону своего естества, облегчающую общение с Духами.

Такое символическое превращение пола есть не что иное, как пережиток, свидетельствующий о том, что в древнейшем шаманизме преобладающее значение имели женщины – МИСТИЧЕСКИЕ САМКИ, – опирающиеся на свою врождённую шаманскую силу.

Известно, что древние германцы ещё в первые столетия н.э. со­храняли многие, весьма сильные остаточные явления материнско-родового общества. Особенно это прослеживалось в северо-восточных землях, где продолжали почитать Богиню Нерту – Мать-Землю. Именно здесь, в племени наганарвалов, обряды исполнял жрец, одетый, по словам Тацита, в женское платье (Германия, гл. 43). Что имел в виду Тацит, сам же писавший, что «верхняя одежда у всех (простых германцев) – короткий плащ»? Очевидно, жрец носил более длинную, чем все другие, одежду, наподобие белых мантий жриц из войска кимвров.

Любопытно, что одна из миниатюр известной Радзивиловской летописи (1071 г.) изображает Волхва, одетого в длинное до пят белое оде­яние с широкими рукавами и с множеством крупных пуговиц-оберегов. На оплечье – плохо различимый, по-видимому, солярно-свастичный орнамент. Волхв длинноволос, но безбород, а стоящие за ним его сподвижники – в более короткой одежде и с более короткими волосами.

Хотя иудохристиане и считали женщину существом изначально низшим, неполноценным и нечистым, a Язычество – дьявольщиной, они мно­гое оттуда заимствовали. Е.П. Блаватс­кая в «Изиде без покрывала», указывая на чрезвычайное сходство или даже идентичность церемони­альных одеяний церковников и свещеннослужителей архаичных Языческих культов, пишет, что «древняя епитрахиль епископа является женским знаком, когда его носит жрец во время богослужения».

В «Повести временных лет» под 1071 г. записано: «В те же времена явился волхв, одержимый бесом».

Как считает Н.Н. Велецкая (Языческая символика славянских архаических ритуалов. М., 2003. С. 75), «бесование» волхвов, о котором говорится также и в других местах летописи, «указывает на ритуальные действия. С уверенностью можно полагать произнесение нараспев риту­альных текстов, сопровождающихся ритуальными движениями в виде кружений, приплясываний, может быть, наподобие экстатических верче­ний болгарских нестинарий».

Известно, что соседствующие со славянорусами финно-угорские племена практиковали шаманство. В.Н. Татищев в «Истории Российской» (т. 1) передаёт летописный рассказ: «Приключилось некоему новго­родцу приитти в Чудь, и прииде к кудеснику, хотя волхвования от него. Он же по обычаю своему нача призывати бесы во храмину свою. Новго­родцу ж седящу на празе храмины тоя, кудесник же ляже, оцепенев, и шибе им бес…». Изображение кудесника, лежащего в самогипнотическом трансе, есть на миниатюре Радзивиловской летописи.

«Что и славянские волхвы шаманили, я заключаю из упоминания в наших поучениях «вертимого плясания», как самого ненавистного», – пишет Аничков в книге «Язычество и Древняя Русь», имея в виду цер­ковные поношения Язычества. Однако нигде, ни разу в них не говори­лось о том, что плясали именно Волхвы. Нет об этом никаких упомина­ний и в других исторических источниках, как справедливо отмечает А.А. Белкин в монографии «Русские скоморохи» (М., 1975).

В любом случае, самозабвенная экзальтация Волхвов не была похо­жа на шаманскую одержимость. Вдохновенному визионерству Волхва, если он истинный и прирождённый, а не просто следствие аномального разви­тия человеческого психофизиологического организма, чужд всякий чрез­мерный религиозный фанатизм, искусственное возбуждение, истязание плоти и т.п.

Религиозные переживания Волхва, связанные с расширением границ восприятия, почти всегда имеют экстатически-тран­совый характер, но это – не шаманская магическая «техника экстаза» и не камлание, а проникновенное мистическое созерцание, проистекающее из естествен­ного источника [25].

Волхв не впадал в полное беспамятство; оставаясь в полубессознательном как бы забытьи, он не терял совершенно сознания всего окру­жающего. Ведовской транс являлся скорее не каталептическим шаманс­ким припадком, а состоянием восторженного исступления. Транс был призван помочь ослабить телесные узы и приблизиться к восприятию сверхчувственного мира через экстаз [26]. На это указывают сохранившиеся в нашем языке архаичные обороты речи: «выйти из себя» (т.е. покинуть на время в какой-то мере свою плотную оболочку), «пребы­вать вне себя», «прийти в себя» и т.п., имевшие некогда вполне пря­мой ведовский смысл.