Пути, которые мы избираем - Поповский Александр Данилович

Сосуды образуют временные связи

Был 1928 год — первый год первой пятилетки. Чье сердце тогда не было исполнено счастливых надежд! Удивительно ли, что молодой педагог с большей охотой штудировал пятилетний план и обсуждал его со школьниками, чем бывал в лаборатории Быкова. Именно в этом 1928 году между профессором и его учеником произошла любопытная беседа.

— Вы, я вижу, решили посвятить свою жизнь преподаванию, — начал ученый. — А как же с вашим намерением сочетать физиологию с педагогикой? Мы решили вас оставить аспирантом при кафедре анатомии и физиологии. Со временем — и, надеюсь, скоро — вы получите ученую степень.

Предложение вызвало долгое раздумье, слишком продолжительное, чтобы можно было предвидеть решительное «да».

— Я всегда мечтал сочетать исследовательскую деятельность с педагогической…

— И превосходно! Сможете руководить студенческими семинарами, — продолжал Быков, — возможно, даже с начала года.

Чаша весов заколебалась, слишком веским был довод, брошенный ученым.

— Мне кажется, — упавшим голосом произнес Рогов, — что я рожден быть учителем. Ученый из меня не выйдет.

— Почему? Наука не привлекает вас?

Рогов встрепенулся, словно эти слова больно задели его.

— Привлекает, Константин Михайлович, и очень, но каждому, как мне кажется, отведено свое. Нам как бы положено заниматься одним и мечтать о другом.

Он заметно побледнел от волнения.

— Никому ничего не положено, — притворно сердился профессор, — все зависит от нас. Надо смело и уверенно следовать за своей мечтой, чтобы осуществить ее.

— Было бы нелогичным, — слабо защищался Рогов от внезапно нагрянувшего искушения, — расстаться со школой… Я полюбил своих воспитанников, и мне будет трудно без них…

Быков уловил происшедшую перемену и деликатно закончил шуткой:

— Не следует бояться того, что принято считать нелогичным. Природа учит нас, что и нелогичное укладывается в порядок вещей.

— Неужели так? — удивился помощник, все еще не отделавшийся от раздирающих его сомнений.

— Несомненно, — последовал обнадеживающий ответ. — Красные тельца крови, призванные питать организм кислородом, вопреки всякой логике склонны к сближению с окисью углерода, которая нас убивает. Мозговые ткани так тяготеют к алкоголю, что их порой невозможно разлучить. Не в кишечнике и не в крови задерживается этот зловредный продукт, а в жидкости, омывающей мозг. Вот вам и логика. Теперь позвольте сообщить вам, что мы вновь приступаем к опытам над кровообращением. Будем вырабатывать временную связь, которая не сужает, а расширяет сосуды. Заставим человека покраснеть при одном лишь зажигании лампочки.

На этот раз ученик не задал ни единого вопроса. Его молчание означало согласие.

— Мы выяснили с вами, — сказал Быков, — что можно средствами временных связей вызывать сужение кровеносных сосудов и замедлять кровяной ток. Может ли так же условный раздражитель расширять сосуды и усиливать кровообращение? Из практики мы знаем, что, предавшись горестным или радостным воспоминаниям, многие могут краснеть и бледнеть. Особенно это удается актерам. Они вызывают у себя румянец или бледность во время игры, а в некоторых случаях и состояние, близкое к обмороку.

Таково было введение, за которым последовали удивительные дела.

Профессор и его сотрудник не замедлили приступить к работе.

Прежнюю методику не изменили: в змеевик пускали теплую воду, исследуемый вкладывал между кольцами руку, плетисмограф регистрировал изменение объема в кровеносной сети.

Внешне все обстояло благополучно, а в опытах возникла заминка. Вопреки логике просветы сосудов от тепла не расширялись, а суживались, законы физики и физиологии были посрамлены.

— Константин Михайлович, — жаловался помощник ученому, — артерии и капилляры испытуемых ведут себя странно: они откликаются на тепло, как на холод.

— Проверьте методику, — предложил Быков. — Прежде чем отчаиваться, посоветуйтесь с аппаратурой.

Рогов с завидным искусством стал прибавлять и снижать температуру воды в змеевике, варьировать, как изысканный кулинар и дегустатор, шкалу тепла от одного градуса до границы терпимого. После многократных повторений неведомая помеха сразу исчезла, и сосуды стали от тепла расширяться.

Новые затруднения возникли, когда вспыхивала красная лампочка. Свет ее сужал сосуды, как ни жарко пылал змеевик.

На эту жалобу помощника ученый только пожал плечами:

— Я уже говорил вам, что наши сосуды, как пугливая барышня, опасаются всего на свете, всегда готовы сузить свои просветы. И неожиданно нагрянувший жар, и вспышка электрической лампочки, и многое другое приводит их в волнение. На это следует ответить упорством: вы снова и снова повторяете свое, защита слабеет, и вы можете делать что угодно. Такова логика обороны и нападения.

Это был намек на пристрастие Рогова к логическим понятиям. Улыбка аспиранта подтвердила, что ироническое замечание ученого достигло цели.

Совет прошел не без пользы: Рогов до тех пор повторял сочетания света и тепла, пока вспышка лампы, подобно горячей струе, не стала расширять просветы сосудов.

— До чего они капризны! — жаловался друзьям молодой аспирант. — Я теряюсь порой и не знаю, что с ними делать…

Много хлопот причиняют ему также испытуемые…

— Просишь, умоляешь их: «Сидите без мыслей и дум, что у вас за манера размышлять? И думать, казалось бы, не о чем. Забудьте о своих делах и заботах!» Так нет же, сидит себе этакий упрямец, всякие прелести и ужасы лезут ему в голову, а сосуды то и дело скачут. «О чем вы думаете? — скажешь ему. — Вы мне опыт портите!..»

Однажды, когда Быков вмешался в работу, произошло нечто невообразимое: все временные связи исчезли, хоть опыт бросай.

— Что мы наделали! — спохватился Рогов. — Испытуемого отделяет от нас тонкая перегородка, отсюда все слышно. Вы новый для него раздражитель, и вот результат — сумбур и непоследовательность в состоянии сосудов.

Уж эти сосуды! Ни секунды они не бывают спокойными.

— Ничего с ними не поделаешь, они и ночью не отдыхают, — пошутил Быков. — Особенно если приснится неладное.

Когда временные связи были упрочены, ученый спросил помощника:

— Какой следующий шаг предложили бы вы?

Это был трудный вопрос, непосильная задача для Рогова, и он промолчал.

— Хотите, подскажу вам? Сосуды сужаются под звучанье метронома, отбивающего сто двадцать ударов в минуту, и расширяются при зажигании лампочки красного цвета. Что, если уменьшить частоту колебаний маятника до шестидесяти и вместо красной зажигать зеленую лампу? Отметит ли кровеносная система эту разницу?

Рогов пожал плечами и тоном, в котором трудно было отличить иронию от недоумения, сказал:

— Вы словно хотите проверить слух и зрение сосудов.

— Нас интересует, — возразил Быков, — насколько полон контроль головного мозга, как тонко он различает сигнализацию. Если большие полушария учтут изменения в окраске лампы или в частоте колебаний метронома, можно будет с уверенностью признать, что ни одна перемена в сосудах не проходит без участия коры полушарий.

Метроном, отбивающий сто двадцать ударов в минуту, и потоки холодной воды были снова приведены в действие. Все шло как обычно: стук аппарата уже на восьмом сочетании сужал сосуды руки. Помощник ученого взволнованно следил за стрелкой часов. Сейчас профессор изменит частоту колебаний маятника и стук станет реже. «Почует ли это организм? Перестроит ли свой ответ? Неужели различит? — задавал себе Рогов вопросы. — Возможна ли такая поразительная точность?» Решалась судьба опыта и судьба молодого экспериментатора. После удачи ему уже не расстаться с Быковым, не расстаться никогда.

Частоту колебаний маятника изменили. Стук стал реже. Рука испытуемого лежала в змеевике, плотно касаясь его стенок; внешне все обстояло по-прежнему, а кровеносные сосуды не сокращались. То, что было достижимо при ста двадцати колебаниях в минуту, при шестидесяти стало невозможным. Зеленая лампочка не могла добиться того, что удавалось красной.