Любовь, которая убивает. Истории женщин, перешедших черту (СИ) - Моц Анна

Мы вошли в тот же кабинет, где работали в течение предыдущих девяти месяцев, при этом Паула стала осматривать его так, будто помещение было ей незнакомо. Она разглядывала стены и потолок, и складывалось впечатление, что она ищет жучки. Она заметила, что вообще-то не хотела приходить, но Рубен настоял: она вела себя «странно» и беспокойно по отношению к мужу и сыну, хотя с ребенком она обычно была терпелива и заботлива. Паула сама сняла очки, но я вздрогнула, когда она резко захлопнула пластиковый футляр: неестественный треск напомнил звук ломающихся костей – неприятный, но ей, казалось, он нравился.

Стараясь успокоить ее, я спросила, что, по ее мнению, выбило ее из колеи и стало причиной недавних изменений в поведении. Она вздохнула, а затем рассмеялась: «Специалист здесь ты, а не я. Откуда мне знать?» Я предположила, что причина – невозможность проводить психотерапевтические сессии в течение трех недель. Было ли у нее чувство, что я ее бросила? Взгляд, блуждавший по кабинету, остановился на мне: «Но ты же так и сделала. Ускакала в свою идеальную жизнь».

Она немного смягчилась, когда мы стали разбираться с причинами появившихся проблем. Сын Александр, его жена и маленькие дети остановились погостить и заняли спальню, в которую Паула частенько уходила, когда ей мешал храп мужа. Теперь же она спускалась в гостиную и включала телевизор – делала что угодно, чтобы отвлечься от тревоги: она переживала из-за того, что нужно выполнять роль хозяйки дома, продумывать меню, а еще что повсюду скапливается грязь, ведь она боялась разбудить детей и поэтому не пылесосила. Я кивнула, чтобы она продолжала, но она вдруг замолчала. Она засомневалась, может ли поделиться со мной программами, которые стала смотреть по ночам в одиночку. При этих словах я стала лихорадочно перебирать в уме возможные варианты. Это точно не порно, потому что секс вызывал у нее отвращение, и не кулинарные передачи, которые могли заставить ее почувствовать себя неполноценной. Я была уверена: она стесняется признаться, что смотрела мультфильмы, ведь отсюда вытекают ассоциации с уязвимостью.

Я подтолкнула ее к продолжению рассказа, напомнив, что моя задача – помогать, а не осуждать. Самую большую работу мы проделали как раз через обсуждение тем, которые вызывали у нее дискомфорт. Она уступила и рассказала. Новый интерес Паулы – документальный сериал о Третьем рейхе. Ее не просто увлекла, но и взволновала информация о том, как вел себя Гитлер, каким харизматичным он ей показался и сколько всего хорошего нацисты, по всей видимости, сделали для Германии. Кроме того, она решила углубиться в тему: нашла дополнительные сведения о Дэвиде Ирвинге и его опровержениях размеров и сути концентрационных лагерей. Она соглашалась с отрицателем холокоста в том, что масштабы преследования евреев наверняка были преувеличенны.

Паула рассказывала об этом с нарастающим воодушевлением, а я чувствовала, как быстро бьется сердце, пока я изо всех сил старалась сохранить невозмутимое выражение лица и спокойный голос. Знала ли она (возможно, поискав информацию обо мне в интернете), что я еврейка и что мои родители были австрийцами, бежавшими от нацистского режима? Намеренно ли она затронула одну из самых чувствительных и глубоко личных тем, чтобы еще раз попытаться выбить меня из колеи и наказать за то, что она посчитала пренебрежением в течение нескольких недель? Это было искреннее признание встревоженной пациентки или уловка манипулятора и абьюзера, воспользовавшегося самым мощным из имеющегося оружия? У меня в голове сразу возникло опровержение ее слов, но я сдерживалась, чтобы не озвучить его. В памяти всплыли рассказы мамы и бабушки о жизни при нацистском режиме. Это был один из тех редких случаев, когда я почувствовала сильную уязвимость и незащищенность, находясь в одном кабинете с пациенткой. Сложно было спокойно отреагировать на то, что казалось целенаправленной атакой.

Я заставила себя прекратить внутренний монолог, который раскручивался по спирали, и вернуться к началу. Цель наших сессий – позаботиться о нуждах Паулы, и мои чувства не должны были на это повлиять. Не важно, насколько неприятным мне казался разговор. Моя обязанность как терапевта – рассмотреть смысл и важность сказанного, а не судить об этом, опираясь на свои потребности и ощущения. Я дождалась паузы, которая наступила через несколько минут. Паула рассказывала, что смотрела и читала во время рождественских недель, пока я была в Нью-Йорке, ела латкес в компании пожилых родственников и чувствовала особенную связь с еврейской культурой.

Я сказала, что мне любопытно узнать, что именно привлекло Паулу в этих передачах и почему ее так заинтересовала упомянутая тема. Возможно, причина кроется в одержимости идеей искоренения того, что кажется слабым и уязвимым (как раз этого Гитлер пытался достичь с помощью геноцида и создания арийской расы)? Может, грубое абстрагирование и преувеличение собственных страхов и убеждений каким-то образом привело к волнению и возбуждению? Она согласилась. Она с улыбкой заметила, что в ее идеальном мире было бы сильное общество, состоящее из белых людей, где не было бы евреев и представителей других меньшинств.

Я видела, что Паула вела себя как расистка по отношению к некоторым сотрудникам клиники, и мне было сложно с этим мириться, но я не думала, что она сторонница евгеники или разделяет идею превосходства белой расы. Я отмахнулась от того, что сочла за вопиющую попытку провокации, и продолжила. Она действительно искренне верила в эти идеи? Или же это стало порождением того периода, когда она чувствовала себя еще более напуганной, одинокой и уязвимой, чем обычно: изгнанницей в собственном доме, лишенной еженедельных сеансов терапии, которые стали важной частью ее жизни? Чувство отвращения, которое вызывало восхищение Паулы нацистами, стало утихать, когда я представила себе напуганную и одинокую женщину: она сидела в гостиной посреди ночи и могла найти утешение только в теориях заговора, которые успокаивали ее и в то же время усиливали паранойю. Это помогало ей справляться с грустью и ощущением беспомощности.

Я поняла, что негласное противостояние, которым стал наш разговор, подошло к концу: Паула улыбнулась с облегчением и призналась, что сама испугалась такой реакции на передачу, поэтому ничего не рассказала близким. Последние несколько недель выдались тяжелыми. Она расстроилась, что ее система поддержки дала сбой, и постоянно переживала, что не сможет дать все, что потребуется, родственникам. В тот момент я поняла, что Паула рассказала про нацистов намеренно: это было возмездие за «наказание», коим она считала мой отъезд. Так она попыталась спроецировать на меня свое испуганное состояние. Но, что важнее, я видела, что она хотела оставить это в прошлом. В начале нашей работы Паула была человеком, который старался использовать слабость собеседника и довести ситуацию до такого состояния, что разрушены будут обе стороны. Но теперь для нее было в той же степени важно продолжить диалог и сохранить отношения. Она хотела наказать меня, однако в то же время стремилась ограничить наносимый урон. Она сердилась, но вспышка гнева не была бесконтрольной. Желание изменить поведение, которое омрачало жизнь, постепенно стало сильнее, чем потребность контролировать и терроризировать всех вокруг. В конце изнурительной и напряженной сессии я почувствовала, что мы справились с трудностями, и стала надеяться, что впереди нас ждет прогресс.

Исходя из ситуации Паулы, было ясно, что одним из самых сложных моментов в курсе психотерапии будет его успешное завершение. Я боялась этого момента с первого дня: волновалась, что это может спровоцировать словесные или даже физические нападки, хотя мы обе знали, что еженедельные встречи в итоге придется прекратить. Было крайне важно, чтобы Паула знала об этом с самого начала – так ей удалось бы обрести чувство контроля. Но это не придавало мне смелости в момент, когда нужно было сообщить о моем уходе из клиники. Время пришло, когда я сменила работу. Однако Паула взяла ситуацию в свои руки: она решила прекратить наши сеансы за две недели до положенной даты. Это указывало на то, насколько большого прогресса удалось достичь за полтора года совместной работы. Паула встала, чтобы в последний раз выйти из кабинета, повернулась ко мне, и в ее глазах, которые теперь не были скрыты очками, виднелись слезы. Она взяла меня за руку и, все еще не отрывая взгляда, сказала, что будет скучать. Меня удивило и тронуло такое неожиданное проявление честности и близости. Наше расставание (то, что в прошлом было причиной угроз и упреков) прошло почти гладко. Паула страдала от прежних страхов, но к этому моменту ей захотелось разобраться с ними, понять, откуда они взялись и почему продолжают так сильно на нее влиять. Если раньше она была закрытой личностью, то теперь начинала постепенно раскрываться. В последние месяцы мы обсуждали темы, которые не смогли бы затронуть в самом начале, в том числе стихи, написанные Паулой. Этот секрет она когда-то ревниво оберегала, потому что считала изобличающим доказательством слабости.