Пастырь Добрый - Фомин Сергей Владимирович

   Помня наставления батюшки, я сказал только:

   — Это оттого, что он любит и жалеет всех.

   — Я еще к нему пойду, — помолчав, сказал он.

   До свидания с Ваней, батюшка, бывало, всегда утешал меня, уверенно говоря:

   — Увидимся мы с ним, увидимся, когда нужно будет.

   А после своей беседы он как–то неуверенно начал говорить, что еще раз увидится с ним, точно к чему–то прислушиваясь. И только в одной из последних наших бесед он как–то сразу, точно что–то увидев, радостно воскликнул:

   — Увидимся мы с ним! Да, увидимся. Теперь я это знаю (это батюшка говорил о будущей жизни).

   Оправившись от болезни, я решилась рассказать свой сон о. Константину, хотя он этого всегда очень не любил. Он не рассердился, но и ничего не ответил мне.

   Прихожу после болезни в первый раз к батюшке.

   — Что это вы так долго не являлись? — радостно встречает он меня. — Хотел было в милицию дать знать, вас разыскивать. Не случилось ли что с моей Александрой? (это было так сказано, потому что я не тотчас явилась к нему). Нам ведь без вас скучно служить, т. е. мне скучно.

   — Батюшка, дорогой, спасибо вам большое за мое выздоровление. Не стою я вашего внимания, — горячо сказала я.

   — Да, сильно болела, очень, — сказал он, точно зная, как сильно я должна была бы болеть, если бы не молитвы их обоих.

   Я рассказала ему, что Ваня про него сказал, каким он от него приехал и как я его к нему послала.

   Он укоризненно покачал головой.

   — Зачем это делала? (сказала, что умру, если он не поедет). Ведь я не велел. Разве можно так? Хорошо, что все обошлось благополучно. Какой он у вас хороший. Не видя его, я любил его, а теперь еще больше полюблю. Очень Ваня хороший. А я вас нарочно не защищал. Надо было соглашаться с ним, а то расстроился бы, а так он доволен остался.

   И опять долго говорили о жизни души ближнего, и как трудно к этому ближнему подойти и полюбить его. Своего не умела любить, как нужно, а тут батюшка учил чужого любить, ко всякому уметь подойти. Это казалось немыслимым.

   — Вот я вам говорю: возьмите сердце мое, — сказал он.

   — Да как же, батюшка, я смогу это сделать, когда я не умею любить, — в отчаяньи воскликнула я.

   — А нужно понемножку приучаться. Так вот взять сердце свое и расширить его. Сначала немножко, а потом все больше и больше. Широ… кое станет. Всех вместит. Трудно очень. Но нужно.

   У батюшки было так: для того, чтобы выучиться любить, нужно приложить как бы физические усилия к этому. Было так, точно ты работаешь над этим, как над каким–нибудь делом. Бывало даже жарко станет, так стараешься человека полюбить, т. е. вызвать в душе своей чувство хотя бы жалости к нему. А подойти–то к нему, бывало, стараешься и так, и сяк — с разных сторон. И сначала рада была, когда хоть чувства скуки–то не было в отношениях с ним, а уж где там любить его!

   Бывало стараешься жить, как тебя учат, а на деле плохо выходит. Отчаянье овладевает душой и бежишь к батюшке и все ему расскажешь. А он, видя твое старанье, спросит:

   — Стараетесь–то стараетесь, а как?

   — Изо всех сил и больше сил, батюшка. — И, внимательно посмотрев в глаза тебе, скажет:

   — И больше сил… Ну хорошо… если это так. — А если видит, что скорбь уж очень одолела тебя, крепко прижмет к груди твою голову, нежно–нежно поцелует в лоб, глаза и все на тебе перекрестит.

   И куда–то отходила скорбь и покойно и тихо делалось на душе. И чувствовалось, что старец твой не дает тебя в обиду злу, что есть защитник у тебя от лукавого и умилостивитель за тебя перед Господом.

   А иногда великий старец, бывало, положит свои руки тебе на голову и долго так держит тебя, молясь Господу о твоей грешной душе.

   И в один из таких разов я набралась смелости и стала просить о. Алексея:

   — Батюшка, родимый, все вы можете сказать Богу, поручитесь Ему за меня. А я буду так стараться, чтобы вас не подвести.

   — Поручиться? — с сомнением сказал он. — Как за тебя, за такую, поручиться? А вдруг что–нибудь. Вдруг подведешь. И отцу Алексею там придется краснеть за тебя.

   — Нет, батюшка, нет. Не говорите так, — взмолилась я. — буду стараться. Ужас, как буду стараться.

   — Будешь?.. А если… нет. — В упор глядя на меня, спросил он и взгляд его пронзил меня насквозь.

   — Нет, буду, — упрямо ответила я.

   — Ну хорошо… я поручусь… Но только смотри! Держись! А не то мне будет стыдно, что я поручился за такую!

   Я горячо благодарила батюшку за его великую милость ко мне. И все время помнила это, когда бури трепали мою душу.

   Бывало, придешь к батюшке и жалуешься ему, что молитва не выходит. А он на это тебе скажет:

   — Нужно быть, как дитя перед Господом. Знаете, как Он это сказал в Своем Евангелии. Молиться нужно вот как он. — И батюшка покажет на своего внучка, который часто присутствовал не только на наших беседах, но даже на исповедях.

   — Алеша, молись!

   И ребенок становился перед иконами и крестился, как умел, а дедушка поправлял его ручонку.

   И удивительно было выражение лица в это время у этого ребенка.

   — Видишь, как он стоит, как молится?

   Я тогда не понимала значения этих слов. И не знала, и не понимала, как это к Богу подходить с детской душой, с детской простотой. А батюшка–то не только знал, что требуется в это время, но видел душу мальчика в это время.

   Ужасно он любил своего внучка. Трогательно было видеть, как ребенок складывал свои ручонки, получая благословение дедушки. И как он благословлял его. А во время исповеди батюшка, бывало, кажется, не глядит на него, а все видит, что тот делает: остерегает его от ушибов, или велит взять у него то, что могло бы повредить ему.

   И, бывало, берешь у него, а он не отдает и смотрит вопросительно на деда, а тот кивнет головой и скажет: «Отдай, Алеша», — и Алеша сейчас же отдает. Я очень любила, когда ребенок был с нами. И батюшка, бывало, при нем бывал всегда снисходительней.

   Иногда во время беседы заходили и девочки к нам, но батюшка был с ними гораздо строже. Даст какое–нибудь угощение и сейчас же отошлет.

   Как–то мы с девочками очень увлеклись игрой в лошадки. Они по очереди садились мне на спину и я их катала. Было так весело, что я сама увлеклась игрой. Меня позвал батюшка. Одна из девочек вскоре открыла нашу дверь и стала тащить меня к себе.

   — Тебе что нужно? — серьезно спросил ее батюшка.

   — Она лошадка наша и должна нас возить.

   — В чем дело? — спросил, улыбнувшись, батюшка.

   Я рассказала нашу игру и с живостью добавила, что было очень весело. Он остро посмотрел на меня, усмехнулся и, обращаясь к ребенку, серьезно сказал:

   — Лошадка устала. Оставь ее у меня. Я дам ей овса. А когда она отдохнет, вы ее возьмете опять.

   Ребенок спокойно ушел, а батюшка, обращаясь ко мне, строго сказал:

   — Ну, а теперь говори дело.

   И вот батюшка, видя, что я плохо понимаю, что значит молиться как дитя, бывало пояснит:

   — Ничего (что молитва не выходит). Понуждать себя надо. Лучше меньше сказать, но сказать со смыслом. Думать надо над каждым словом, которое произносите. — И он, бывало, сядет в кровати, прострет руки к Богу и скажет: — Вот как нужно. — Лицо его мгновенно загорится нежной любовью к своему Спасителю. Он забывал окружающее и видел только Бога.

   Так просто, так горячо скажет несколько слов покаяния или прощения. Слова были разные, но одно он неизменно повторял: — Вот я здесь весь перед Тобою. — И чувствовалось, что старец о. Алексей действительно весь тут перед своим Господом. Оттого и слушал его Господь, что он весь, и телом, и душой был в молитве. Оттого и понимал он волю Божию, что всегда стоял перед Господом своим. Поразителен был этот его переход от разговора к молитве, и какой молитве! Он молился уже не на словах, а на деле.

   Хотя я и приучалась к послушанию, хотя и благословлялась на многое, но все же самости у меня еще было достаточно. Еще летом решила, что молитве меня никто не учит, что довольно ждать, что надо добиться ее самой. Начала молиться и читать все возможное без конца. Старалась всячески, чтобы молитва исходила из сердца, когда я и ум–то хорошенько не умела вкладывать в слова молитвы. Читала акафисты по семи раз подряд. Но ничего не выходило из всего моего старания. Кончилось тем, что начала путать слова даже самых простых молитв и часто не понимала, что читаю. Сердилась, бросала со злобой книжки. Часто, уставши от всего этого и отчаявшись в результатах, я засыпала, обливая подушку горючими слезами. Своим «отцам» из всего этого говорила только малую часть.