дальние странствия, но теперь настал час разлуки. Вы вместе
пойдете своим путем, а я один буду пролагать свой.
И хотя нас разделят моря и неоглядные земли, мы по-прежнему будем сопутниками в нашем паломничестве к Святой Горе.
Но прежде, нежели мы пойдем разными дорогами, я хотел
бы дать вам от жатвы и спелых колосьев моего сердца: Идите своим путем с песней, но пусть каждая песня будет
короткой, ибо лишь те песни, что юными умрут па ваших устах, останутся жить в сердцах людей.
Говорите отрадную правду в немногих словах, но никогда и
никакими словами — правды уродливой. Назовите девушку, чьи
волосы сверкают на солнце, дочерью утра. Но ежели увидите
слепца, не говорите ему, что он одно с ночью. <…>
174
Друзья мои и возлюбленные, на своем пути <…> вы повстречаете Х1ромых, торгующих костылями, и слепцов, торгующих зеркалами. И встретите богачей, просящих подаяния у
врат Храма.
Хромым дайте от вашего проворства, слепцам — от вашей
зоркости, и подумайте, что вы дадите нищим богачам, ведь они
из всех самые неимущие, ибо лишь тот тянет руку за милостыней, кто поистине нищ, пусть даже имеет в избытке богатств, Друзья мои, я подвигаю вас всей нашей любовью на то, чтобы вы были бесчисленными путями, скрещивающимися в пустыне, где вместе живут зайцы и львы, овцы и волки.
И помните то, что я скажу: я учу вас не даянию, но приятию, не отрицанию, но свершению, не уступчивости, но пониманию, и всегда с улыбкой на устах.
Я учу вас не молчанию, а песне, но не безмерно громкой.
Я учу вас вашему большему «я», которое заключает в себя
всех людей.
Он поднялся из-за стола, и направился в глубину Сада, и
бродил в тени кипарисов до вечерней зари. Оли же ступали следом чуть поодаль, ибо на сердце у них было тяжко, и язык их
прилип к гортани.
Карима, убрав со стола, подошла к нему и сказала: — Учитель, вели мне приготовить еду тебе на завтра в дорогу.
Он посмотрел на нее глазами, видящими иные, отличные от
этого миры, и ответил:
— Сестра и возлюбленная моя, все готово от начала времен.
Еда и питье приготовлены для завтрашнего дня так же, как и
для нашего вчерашнего и сегодняшнего.
Я ухожу, но если я уйду с истиной еще неизреченной, эта истина вновь отыщет меня и соберет воедино мои рассыпанные в
безмолвиях вечности частицы, и я снова предстану вам, чтобы
говорить голосом, вноверожденным в сердце тех безграничных
безмолвии. <…>
Услышав от него, что он уходит, ученики замерли с отягченными горем сердцами. Но ни один не протянул руки, чтобы
удержать Учителя, как ни один не вызвался пойти за ним.
Ал-Мустафа вышел из материнского Сада легкой неслышной ноступыо; м”иг,— и он был уже далеко от них, словно лист, унесенный с дерева сильным порывом ветра, и они увидели как
бы бледный свет, исчезающий в высях.
А девятеро пошли своей дорогой. И только женщина все еще
стояла в сгущающейся вечерней тьме и смотрела, как сливаются воедино свет и сумрак, и, чтобы утешить свою тоску и
смирить свое одиночество, повторяла его слова: «Я ухожу, но
если я уйду с истиной еще неизреченной, эта истина отыщет меня, даст мне жизнь, и я приду вновь». <…>
Мухаммад Икбал
СТАТЬИ *
Мухаммад Икбал (1877— 1938) -•- крупнейший поэт и философ Востока
первой половины XX в. Отец его был мелким торговцем и практикующим суфием. Сам Икбал получил блестящее образование в Европе и стал первым
в Северной Индии мусульманином — доктором наук. Главную задачу своей
поэзии он сформулировал как «пробуждение» мусульманской общины Индии
к активной деятельности. С этой точки зрения он критически трактует суфизм, препятствующий, по его мнению, «бодрствованию». Однако в урду и
персидской поэзии, язык которых пропитан суфийской символикой, чрезвычайно трудно избежать обращения к суфийским категориям и образам. Нкба-
лу удается справиться с этой стихией только тогда, когда в русле существующей традиции он находит путь, позволяющий ему придавать новое значение
и новые оттенки старым символам.
Как художник, Икбал считается продолжателем традиции Талиба в литературе урду и классиков персидской литературы — Руми, Саади, Хафиза, в противовес барочным тенденциям более поздней персоязычной литературы
Индии. Его поэзия содержит множество аллюзий поэзии Хафиза, мотивов, схем построения газели (тарх), прямых цитации. Но из идеологических соображений, связанных все с той же задачей «пробуждения», он в ряде случаев, о которых речь пойдет ниже, пытается представить лирику Хафиза чуть
ли не ответственной за судьбы ислама и его упадок.
Бытует устойчивое представление о противоречивом отношении Икбала к
суфизму. Полагают, что, выступая против него критически, поэт в то же время не отрицал, что идеи суфизма «свили себе уютное гнездышко» в его душе.
Вопрос этот рассматривается обычно на основании его поэтического творчества, а также его философской и публицистической прозы на английском
языке. Однако существует ряд его ранних работ, написанных частично на
урду, частично по-английски и публиковавшихся им в газетах и изданиях
Пенджаба; до недавнего времени работы были практически недоступны исследователям. По в 1977 г., в год столетнего юбилея Мухаммеда Икбала, в
Дели вышел сборник «Мысль Икбала в прозаических произведениях». Среди
помещенных там статей привлекает внимание серия, посвященная вопросам
суфизма.
Эти статьи всего их пять («Таинства личности и суфизм», «Ответ на возражении по поводу „Таинств личности”», «Тайна ..Таинств личности”», «Суфизм вуджудийя», «Учение о „внутреннем” и „внешнем”»)—в 1916 г. напечатала в разное время амритсарская газета «Вакил». Они появились в ответ
на критику Предисловия к маснави (поэме) и текста маснави «Таинства личности» (Лахор, 1915). Прозаическое предисловие к поэме было написано на
урду, а сама поэма-на персидском языке. В Предисловии Икбал высказал
ряд смелых мыслей, порой в очень резкой форме. Его критика в адрес суфизма, мистической поэзии, его призыв учиться у Запада вызвали негодование
религиозных деятелей, обвинивших его в ереси и протаскивании «немусульманских» идей. В своих статьях поэт пытается объяснить, основные положения произведения, подвергшегося критике, а также высказать собственные
взгляды, говорит о своем отношении к суфизму и т. д. При этом заметно
* Перевод с урду (с небольшими сокращениями) выполнен Н. И. Пригариной по изд.: Икбал кэ насри афкар (Прозаические произведения Икбала).
Дели, 1977. Комментарий переводчика.
176
его стремление придерживаться определенной тактики,— отбиваясь от сыплющихся на него с разных сторон нападок, Икбал готов частично признать
свою вину за чрезмерно резкие оценки суфизма, однако в каждом удобном
случае переходит от обороны к наступлению. Наряду с полемическим задором
и желанием доказать неправоту противника подобное маневрирование свидетельствует еще о том, что поэт-философ вынужден нередко отступать на «запасные позиции». Он не учел степени косности и силы охранительных тенденций в мусульманской общине, с которыми ему пришлось столкнуться. Обвинения справа, упреки в нарушении традиций, по сути, демонстрировали
неподготовленность мусульманской общины Индии к перестройке, переходу
на реформаторские позиции. Между тем пафос Предисловия заключается в
пропаганде социальной активности. Отсюда соответствующий отбор положений
Ибн Араби, подвергнутых критике: концепция эманации, или «манифестаций
божественной определенности» (таназзулат сига), экстатическое постижение
истины (фана—бака) и, наконец, концепция «единства бытия» (вахдат ал-
вуджуд), сыгравшие, с точки зрения Икбала, негативную роль в истории
мусульманской мысли.
Поэт-философ касается лишь некоторых, на его взгляд, центральных моментов, стараясь не придавать значения второстепенным, чтобы не дразнить
