280. А. С. ПУШКИНУ
Племянник и поэт! Позволь, чтоб дядя твой
На старости в стихах поговорил с тобой.
Хоть модный романтизм подчас я осуждаю,
Но истинный талант люблю и уважаю.
Послание твое к вельможе есть пример,
Что не забыт тобой затейливый Вольтер.
Ты остроумие и вкус его имеешь
И нравиться во всем читателю умеешь.
Пусть бесится, ворчит московский Лабомель:
Не оставляй свою прелестную свирель!
Пустые критики достоинств не умалят;
Жуковский, Дмитриев тебя и чтут и хвалят;
Крылов и Вяземский в числе твоих друзей;
Пиши и утешай их музою своей,
Наказывай глупцов, не говоря ни слова,
Печатай им назло скорее «Годунова».
Творения твои для них тяжелый бич,
Нибуром никогда не будет наш москвич,
И автор повести топорныя работы
Не́ может, кажется, проситься в Вальтер Скотты.
Довольно и того, что журналист сухой
В журнале чтит себя романтиков главой.
Но полно! Что тебе парнасские пигмеи,
Нелепая их брань, придирки и затеи!
Счастливцу некогда смеяться даже им.
Благодаря судьбу, ты любишь и любим.
Венчанный розами ты грации рукою,
Вселенную забыл, к ней прилепясь душою.
Прелестный взор ее тебя животворит
И счастье прочное, и радости сулит.
Блаженствуй, но в часы свободы, вдохновенья
Беседуй с музами, пиши стихотворенья,
Словесность русскую, язык обогащай
И вечно с миртами ты лавры съединяй.
Июль 1830
Биография Александра Ивановича Мещевского (1791–1820?) нам почти неизвестна. Он принадлежал к кружку поэтов Московского университетского пансиона. В 1809 году появилось его стихотворение «Уединение» в хрестоматии трудов пансионских питомцев [289], а в 1810 году — несколько стихотворений в «Вестнике Европы», журнале, в эту пору тесно связанном с пансионом и университетом. В 1812 году он добровольно вступил в армию и при неясных обстоятельствах был вскоре разжалован в солдаты навечно и сослан на Урал. Причины столь суровой кары до сих пор неизвестны. Сам Мещевский в письме к П. А. Вяземскому изъяснялся туманно: «Вы благородны — этой доверенности довольно, чтобы избавить меня от жестокого смятения, — не имею нужды тронуть Вас оправдательными причинами моего поступка, когда могу сказать Вам, что я доволен моими чувствами… Четыре года несчастия заплатили уже моей бедственной опрометчивости — я нахожусь рядовым в Оренбургском гарнизонном полку — в бумаге сказано: разжалован навсегда» [290].
Неясно, идет ли здесь речь о самовольной отлучке из полка или только о прошении об отставке, что в военное время, при конфликте между семнадцатилетним поэтом и полковым начальством, могло быть сочтено тяжелым дисциплинарным проступком. С 1816 года Мещевским заинтересовались арзамасцы. О нем стали говорить как о «приемыше Арзамаса», и Жуковский, видимо знакомый с ним еще по пансиону, стремился вызвать во влиятельных арзамасцах сочувствие к ссыльному поэту. А. И. Тургеневу он писал: «Надобно помнить и о том, что ближе к „Арзамасу“ — Мещевский в Сибири, а вы, друзья, очень весело поживаете в Петербурге» [291]. К хлопотам был привлечен и Карамзин, писавший Жуковскому: «Оренбургский поэт (как человек, и молодой человек), без сомнения, достоин жалости; но как вмешаться в дело, которого не знаем?» [292] С 1817 года энергичное участие в хлопотах принимал П. А. Вяземский. В пользу Мещевского делались денежные сборы, правда, видимо, не давшие ощутительных результатов; под криптонимом А. М. были опубликованы поэмы «Марьина роща» и «Наталья, боярская дочь». Мещевский прислал Жуковскому и Вяземскому два рукописных сборника для подготовки издания стихотворений, с чем, очевидно, связывались надежды на прошение его как уже известного поэта. Хлопотам не суждено было увенчаться успехом. Самое имя Мещевского служило преградой для печати — правительство с упорством отвергало все ходатайства за него.
Нуждающийся и больной, несущий все тяготы казарменной дисциплины, Мещевский стал жертвой скоротечной чахотки и скончался, видимо, в 1820 году. Все сведения о нем к этому времени прекращаются. Подготовленный к печати сборник не был опубликован [293].
«Ученые записки Тартуского гос. университета», вып. 104, Тарту, 1961, с. 277.
Его уж для сердец осиротевших нет!..
Едва святая страсть зажгла светильник брачный,
Едва произнесла супружеский обет,
Как мирт любви упал под кипарисы мрачны!..
Судей таинственных незыблемый закон!
Вотще угрюмых парк друзья о нем молили,
Вотще был детский вопль, супруги горький стон —
Добычи роковой они не искупили!..
Давно ль в толпе смертей, чужбины на полях,
Ты лавры пожинал, храним благой судьбою?
Давно ли ты приник, по доблестных трудах,
У дружбы и любви под кровлею родною?..
Как зеркало ручья, светлел твой жизни ток!
Как пальма юная цветет, краса долины,
Ты цвел красой любви… Но грянул тайный рок:
Тоска безбрежная в семье — твой след единый!..
Так быстро пронеслись златые счастья дни!
Давно ль супруг, отец, ты взор подруги милой
Ловил, восторженный, в семейственной тени?
Давно ль?.. Но нет тебя! Ты ранней взят могилой!
Давно ль страдальцам нужд, с веселием очей,
Рукой незримою ты лил благотворенья?
Давно ль, вдовицы щит и матери детей,
Ты их отрадные внимал благословенья?..
Увы! Они теперь на гроб твой их несут!
О друг незримый их! Могилы за пределом
Обетами сердец они тебя найдут!..
Боготворившего и там — венец уделом!
Но здесь, в юдоли трат, что друга заменит
Супруге, матери… во цвете сиротою?
Что первой страсти жар, цвет жизни воскресит
В душе тоскующей, исполненной тобою?..
Вотще блестящую слезу в ее очах
Стремится осушить завистливое время:
Ты спутником живым во всех ее мечтах,
Тобой, печальная, подъемлет жизни бремя!
Безвестно ей, когда зарю ее ланит
И тихий блеск очей отдаст воспоминанье!
Ах! Сердце скорбное в могиле замолчит!
В могиле по тебе забудет трепетанье!
Младенцы сирые, залог любви святой,
Подобием твоим, быть может, оживятся…
Воскреснет в их устах и сладкий голос твой,
Воскреснет дар — душой прелестной возвышаться…
Быть может… Но тебя для матери их — нет!
Нет для тоскующей супруги — невозвратно!..
О, страсти пламенной отторженный предмет!
Когда взывание к тебе за гробом внятно,
Когда супруги вопль, сирот твоих младых
И горестных друзей — тебе еще любезны,
Склонись с улыбкою на дол с зыбей святых,
Где праху твоему приносят дани слезны!..
Ударит и для них разлуки грозный час —
И в нем таинственно сокрыто съединенье!..
И если жар к тебе и здесь в них не погас,
Отшедший друг их! — там — безвестно измененье!
1814
