все глубже погружался в Божий свет;
и свет распространялся в тихой келье,
и созревало на лице веселье
девичеством в улыбке детских лет.
Он пел, и люди прошлое встречали,
казалось, невозвратное для них;
молчаньем птицы в гнездах отвечали,
тем трепетней сердца сестер кричали,
которых трогал сладостный жених.
И песня, с губ его взлетая сочных,
пускалась, как пыльца, в далекий путь,
и налету искала непорочных,
любительница венчиков цветочных,
чтобы в глубинах крови потонуть.
Их души, как тела, зачав, ласкались,
подобие пленительной земли;
глаза, как розы тихие, смыкались,
а волосы в ночах любви цвели.
Все звери на земле торжествовали;
им возвещал залетный херувим:
потомство свыше самкам даровали,
а мотыльки, порхая, уповали...
С ним вещи сосуществовали,
зачав его, святого, с ним.
И умер он, как умерло бы тело
без имени: живое существо,
чье имя в деревах и водах цело;
в цветах его светилось естество,
и сестры, не расслышав, что им пело,
оплакали супруга своего.
x x x
Неужто с ним все в мире отзвучало?
Неужто ничего не означало
дарованное бедным навсегда
ликующее, юное начало,
великой бедности звезда?
