Лик судьбы, склоненный над колыбелью ребенка,
ветер, и звезд круги, и февральская темная ночь,
мудрые старицы-повитухи, ступеньки скрипучие,
и сухие, голые плети виноградной лозы во дворе.
Над колыбелью ребенка — лик судьбы
в черном, повязанном низко платке.
Улыбка неизъяснимая, опущенные ресницы, грудь,
белая, как молоко.
Открывается дверь, и исхлестанный морем рыбак,
войдя, утомленно бросает
на сундук вымокшую фуражку.
Эти лица и эти картины были с тобой,
когда свою сеть ты плел на морском берегу
или когда уходил от встречного ветра,
глядя в провалы черные волн;
на всех морях, всех заливах были они с тобой —
тяготы жизни твоей и счастье твое.
А дальше я не могу читать —
тебя связали цепями,
подгоняют штыком,
в лесу, среди ночи оторвали от женщины,
корда она, счастливая, смотрела тебе в глаза,
не в силах вымолвить слова,
лишили тебя
света, и моря, и хлеба.
Как могли мы упасть, товарищ, в эту смрадную яму страха?
Разве такая судьба у тебя,
и мне разве это писано на роду?
Кто это смеет командовать и убивать за нашей спиной?
Не спрашивай. На току
кружатся, кружатся три красные лошади с завязанными глазами,
топчут и топчут они человечьи кости.
Не спрашивай. Время придет —
эта кровь, эта кровь
поднимется, как Георгий, всадник святой,
и копьем пригвоздит к земле кровавого змея.
Октябрь 1941 г.
КОШКИ СВ. НИКОЛАЯ
«А вот и Каво Гата [93], — молвил капитан
и показал на низкий голый берег,
едва видневшийся за пеленой тумана. —
Сегодня рождество. Вон там, вдали,
в порывах веста из морской волны
явилась Афродита. Камнем Грека
зовется это место. Лево
руля!» Мне помнится, глазами Саломеи
смотрела кошка, год спустя ее не стало,
а Рамазан, как он смотрел на смерть
в снегах Востока, день за днем
под леденящим солнцем,
малютка-бог, хранитель очага.
Не медли, путник… «Лево
руля», — ответил рулевой.
…сейчас, быть может, друг мой
один и взаперти, среди картин,
за рамами напрасно ищет окна.
Ударил корабельный колокол, как будто
упала гулко древняя монета
давно исчезнувшего государства,
будя воспоминанья и преданья.
«Как странно, — оборвал молчанье капитан, —
но этот колокол сегодня, в рождество,
напомнил мне о колоколе монастырском.
Историю о нем мне рассказал монах,
чудак, мечтатель и немножко не в себе.
Так вот, когда-то страшное несчастье
постигло этот край. За сорок с лишним лет —
ни одного дождя, и остров разорился,
и гибли люди, и рождались змеи.
Мильоны змей покрыли этот мыс,
большие, толще человеческой ноги, и ядовитые.
И бедные монахи монастыря святого Николая
ни в поле не осмеливались выйти,
ни к пастбищам стада свои погнать.
От верной гибели спасли их кошки,
взращенные и вскормленные ими.
Лишь колокол ударит на заре,
как кошки выходили за ворота
монастыря и устремлялись в бой.
Весь день они сражались и на отдых
недолгий возвращались лишь тогда,
когда к вечерне колокол сзывал,
а ночью снова начиналась битва.
Рассказывают, это было чудо:
калеки — кто без носа, кто без уха,
хромые, одноглазые, худые,
шерсть клочьями, и все же неустанно
по зову колокола шли они сражаться.
Так пролетали месяцы и годы.
С упорством диким, несмотря на раны,
в конце концов они убили змей,
однако вскоре умерли и сами,
не выдержав смертельной дозы яда.
Исчезли, как корабль в морской пучине,
бесследно… Так держать!
…Могло ли быть иначе,
коль день и ночь им приходилось пить
пропитанную ядом кровь врага.
Из поколенья в поколенье яд…»
«…держать!» — откликнулся, как эхо, рулевой.
Был восхитителен Суний [95]в этот день благовещенья
с новым приходом весны.
Редкая зелень вокруг заржавевших камней,
красное тело земли и колючий кустарник:
дрок — цветки желтоватые и большие шипы наготове.
Поодаль — колонны, звучащие струны арфы…
Покой.
Так что же напомнило мне о том Ардиее? Пожалуй,
словечко одно из Платона, застрявшее в складках памяти,
желтый кустарник — с тех самых далеких времен
название не изменилось.
Вечером я отыскал это место:
«Связали его по рукам и ногам, — говорит Платон, —
наземь его повалили и кожу содрали,
и поволокли по земле, по шипам
колючего дрока, и после
бросили в Тартар его, как тряпку».
Так на том свете платил за свои злодеяния
Ардией из Памфилии, жалкий тиран.
