278. Хирург
Я весел, здоров и как будто крепок,
И сердце стучит и работает дружно,
И кажется — тело — не тело, а слепок.
Которому вовсе облаток не нужно.
Но вдруг выбивает из круга, из такта,
То бурей бросает, — то мертвым лежишь.
Пошел я к хирургу. «Вот так мол и так-то.
Кладите на стол и готовьте ножи».
Я болен. Не сплин, не чахотка, не скука.
Любви и наркоза не знаю давно.
Дрожит мое сердце, и голос, и руки
При виде белеющих яблонь весной.
Я в синие ночи брожу по аллеям
И словно романтик с зарею дружу.
Я болен. Вам, доктор, должно быть виднее
Подайте мне маску. Я замер. Лежу.
И вот я застыл, как бездушная плаха,
Но брызнули слезы по впадинам щек,
Когда он спокойным, уверенным взмахом
Утихшую грудь пересек.
Сознанье уходит, качается, вертится
И пульс разрывает ритмичную цепь.
Сейчас вот рукой остановит сердце
И сердце, как вишню, раздавит ланцет.
И слышу: сквозь рой лабиринтов и штолен,
Сквозь бред хлороформа, метель чепухи
Хирург говорит: «Безнадежно болен.
Опасней чахотки и тифа — стихи».
<1930> {278}
279. Мудрость
Восприняв мудрость чисел и таблиц,
Пройдя тройные рощи интегралов,
Мы вышли в жизнь,
Как в схватку корабли,
Обрывки пены бросив у причалов.
Нам стали тесны эти небеса
И ход планет казался тяжелее.
Нам другом был и Ом, и Гей-Люссак,
Декарт, Паскаль и Менделеев.
И мир был покорен и прост,
И формулам должны были поддаться
Спокойное мерцанье звезд
И душное цветение акаций.
Но в гроздьях формул потерялись мы,
Найдя не сразу наше назначенье.
Философы! — Лишь обменяли мир.
Мы — изменить должны его движенье.
<1935> {279}
280. Очень рано
Еще над морем не светало,
Еще в горах висела мгла.
Когда украдкой пробежала
Большая капля вдоль стекла.
И теплый дождик рад стараться —
Давай шуметь по мере сил
По листьям мокнувших акаций,
По тонким столбикам перил.
И пузырями у фонтана
Пошел вздуваться и шипеть.
Пускай шумит. Еще ведь рано
И нам вставать, и птицам петь.
1939 {280}
281. Еще февраль
Еще февраль. Все окна взяты в плен.
Мороз сильней становится под вечер.
У клиники сутулится Рентген,
Тяжелый снег всё падает на плечи,
А он, старик, взойдя на пьедестал,
Так и стоит без шубы и без шляпы.
Бездушный медицинский персонал!
Ему халат накинули хотя бы.
У нас ведь вдоволь света и тепла,
А как ему, сердечному, на стуже?
…Уже давно убрали со стола
Немного запоздавший ужин.
Уже давно в палатах тишина,
Войдет сестра и свет потушит скоро.
Но время не пришло еще для сна,
Еще минуте есть для разговора.
Мечтаний долгожданная пора!
Слова идут украдкою, по-лисьи:
«Пусть болен я, но лишь один бы раз
Пройти опять по улицам Тбилиси!
Где всюду смех и солнце, и тепло…
Вы были в Грузии когда-нибудь весною?
Сосед умолк, он дышит тяжело.
«А вот у нас, над Северной Двиною…»
Стихает говор. Даже думать лень.
Бессилье. Сон. Свободен каждый атом.
И вот тогда, предлинный, словно тень,
Старик Рентген проходит по палатам.
1940? {281}
282. Лето 1940 года
Вся в тусклом золоте заря,
И солнце тлеет еле-еле…
Июнь — в листках календаря,
А руки зябнут, как в апреле.
По крышам дач, по кровлям будок
Шумит без устали вода,
Лишь вспыхнет небо иногда
Неярким цветом незабудок.
И снова туча облегла
Отяжелевший купол неба…
И просишь чуточку тепла,
Как нищий просит ломтик хлеба.
1940? {282}
283. Дорожный мастер
Как весело мастер дорожный живет.
Летит на дрезине и песни поет.
Качаются травы, взлетает песок,
Дрожит на шесте кумачовый флажок.
Над пеною рек, над равниной,
Как птица, мелькает дрезина.
Мосты прогремят и туннель промелькнет —
Дрезина замедлит стремительный ход.
Наш мастер проверит, как шпалы лежат.
Он камешков белых подвыправит ряд.
И снова помчится дрезина —
Полно еще в баке бензина.
Но небо темнеет, темнеет вода —
Над стрелкой зеленая всходит звезда.
И тени бледнее кругом…
Наш мастер уходит в свой дом.
Стоит под навесом дрезина —
Наверно, ни капли бензина.
1940 {283}
