Но средь пляски громогласной
Вдруг в корчму заходит поп.
Наблюдал он ежечасно,
Чтоб крестило «стадо» лоб.
А за ним синклит церковный:
Дьякон, староста, звонарь.
Строгий был отец духовный,
Не любил чертовских чар!
Особливо в дни святые
Эти игрища пустые
И бесовские раденья
Не дают попу доходу
И препятствуют народу
Посещать богослуженье.
Люд в корчме толпится густо,
А в церковных стенах пусто:
Поп да дьякон долговязый,
И на пенье «Аллилуйя»
Не заманишь тварь людскую.
Поп спасать людей обязан!
Он пришел сюда, чтоб словом
Чертов зуд расхолодить,
Этим дурням безголовым
Втолковать, как надо жить.
И не раз уже с амвона
Бичевал он прихожан,
Непослушных христиан.
Доставалось и Сымону,
И Петрусю, и Лявону
За чертовский их дурман.
Ведь они здесь коноводы,
Из-за них народ и пляшет,
И не сваришь с ними каши
Из-за этой новой моды.
Отщепенцы! В переделку
Взять раскольников-смутьянов!
Если в церковь и заглянут,
Грош не кинут на тарелку!
Не поставят богу свечки!
А на пляску, на игру
Они первыми попрут,
Шелудивые овечки!
Эх, Лявон, Лявон, Лявон!
Запевала первый он.
А Лявон гуляет франтом,
Не боится он попа!
Подморгнул он музыкантам:
«А ну, хлопцы, гопа-па!»
Барабан забил тревогу,
Бубен дробно забренчал,
Контрабас им на подмогу,
Визг и писк смычок поднял.
Загремели, разыгрались,
Ходят плечи зыбкой дрожи.
Старики не удержались, —
Будто черт их растревожил.
Сивый Тодар, весь взъерошен,
Стал плечами танцевать,
Янка хлопает в ладоши,
Ноги ж просятся гулять.
Поп для проповеди строгой
Открывал уж грозно рот,
Да застыл вдруг на пороге, —
Ох, попал он в переплет!
Музыканты не смолкают,
Поддают да поддают,
Будто черти тут снуют
И на пляску подбивают,
А Лявон одно долбит:
«Барабань, бубни, реви!»
«Отче! — дьяк попу кричит. —
Не сдержусь! Благослови!»
Поп стоит. Улыбкой доброй
На лице сменилась тьма,
А рука его под ребра
Подгибается сама.
Посох в угол он поставил,
Бородою вдруг тряхнул,
Рясу длинную расправил,
Низко голову пригнул
Да как ринется с разгона
Каблуком в каблук стучать!
Уж теперь ему с амвона
Наших игрищ не ругать!
