Стервятники - Смит Уилбур

Он распрямился и попятился от нее.

– Я не желал тебе смерти. Ты меня рассердила. Я любил тебя, а ты была мне неверна.

И снова он увидел свое отражение в зеркале.

– О Боже, кровь! Как много крови!

Шредер липкими руками прикоснулся к крови на камзоле, потом притронулся к лицу, размазывая кровь и превращая его в алую карнавальную маску.

Впервые он вспомнил о бегстве, о шлюпке, которая ждет на берегу, о стоящем на якоре фрегате.

– Я не могу в таком виде пройти через всю колонию! И подняться на борт!

Он, шатаясь, направился к двери гардеробной губернатора. Сбросил промокший камзол. У раковины умывальника стоял кувшин с водой; Шредер налил воды, опустил в нее окровавленные руки и протер лицо. Сорвал с крюка полотенце, окунул в порозовевшую воду, протер руки и стер кровь с брюк.

– Сколько крови! – повторял он, протирая лицо и руки, снова смачивая ткань и снова вытирая. На полке он нашел груду чистых рубашек и натянул одну на влажную грудь. Ван де Вельде был рослым мужчиной, и рубашка неплохо подошла Шредеру. Посмотрев вниз, он понял, что на темных брюках пятна крови не так заметны. Парик запачкался, поэтому он снял его и отбросил к дальней стене. Выбрал себе другой из ряда париков, аккуратно выстроившихся на болванках у стены.

Потом отыскал шерстяной плащ, который укрывал его от плеч до икр. Еще минуту потратил на то, чтобы оттереть кровь с лезвия и рукояти Нептуновой шпаги, и сунул ее в ножны. Посмотрев в зеркало, полковник убедился, что его вид больше не вызывает тревоги или удивления. Потом ему пришла в голову новая мысль. Он подобрал свой грязный камзол и сорвал с него все знаки различия и награды. Завернул все это в кусок чистой ткани, найденный на одной из полок, и сунул во внутренний карман плаща.

На пороге гардеробной губернатора он остановился и в последний раз посмотрел на тело женщины, которую любил. Ее кровь еще медленно ползла по плиткам пола, как толстая ленивая гадюка. У него на глазах она добралась до меньшей лужи, в которой лежал Неторопливый Джон. Кровь их смешалась, и Шредер подумал, что это святотатство: чистое смешивается с таким мерзким.

– Я этого не хотел, – уныло сказал он. – Прости, дорогая. Я хотел, чтобы ты пошла со мной.

Он осторожно переступил через кровь, подошел к окну и выбрался через него на веранду. Плотнее закутавшись в плащ, прошел к дверям конюшни. Кликнул конюха, и тот привел лошадь.

Шредер проехал по аллее и по площади, глядя прямо перед собой. Шлюпка ждала, и, когда он подъехал, боцман его окликнул:

– Мы уже собирались уходить, полковник. «Золотой куст» поднимает якорь и паруса.

Когда Шредер поднимался на палубу фрегата, капитан Левеллин и экипаж были так заняты приготовлениями к отплытию, что не обратили на него внимания. Гардемарин показал ему каюту и торопливо ушел, оставив Шредера в одиночестве. Сундук с вещами привезли с берега и сунули под койку. Шредер снял с себя всю испачканную одежду и отыскал в сундуке новый мундир. Прежде чем надеть его, он прикрепил к нему награды и знаки различия. Окровавленную одежду свернул в клубок и осмотрелся в поисках какой-нибудь тяжелой вещи. Очевидно, когда фрегат готовится к бою, переборку его каюты убирают и она превращается в часть орудийной палубы. Большую часть каюты занимала кулеврина. Рядом с ней лежала пирамида железных ядер. Шредер завернул одно такое ядро в покрытую кровью одежду и стал ждать. Наконец он почувствовал, что корабль поймал ветер и уходит в глубь залива.

Тогда он приоткрыл орудийный порт и бросил сверток в зеленую воду. А когда поднялся на палубу, они были уже в лиге от суши и быстро шли под юго-восточным ветром, выходя из залива.

Шредер оглянулся на берег и разглядел среди деревьев у подножия большой горы крышу губернаторской резиденции. Он задумался, обнаружили ли уже тело Катинки или она все еще лежит на ложе смерти со своим мертвым любовником. Шредер стоял у поручня, пока массив Столовой горы не превратился в далекий силуэт на фоне вечернего неба.

– Прощай, моя дорогая, – прошептал он.

И только когда далеко за полночь он без сна лежал в своей койке, он начал понимать, в каком положении оказался. Его вина очевидна. Любой корабль, уходящий из Столового залива, разнесет эту новость по всем портам во всех концах цивилизованного мира. Отныне он беглец и преступник.

Хэл проснулся от ощущения мира и покоя – такое ему редко приходилось испытывать. Он лежал с закрытыми глазами, и ему лень было открывать их. Он чувствовал, что ему тепло и сухо и что он лежит на удобном, мягком тюфяке. Он ожидал, что вот-вот почувствует зловоние темницы, запах сырой заплесневелой соломы и людей, которые не мылись уже двенадцать месяцев; эти люди жмутся друг к другу в тесной зловонной яме. Но вместо этого он ощутил свежий древесный дым, ароматный и душистый, запах горящих кедровых ветвей.

Неожиданно на него нахлынули воспоминания; с огромным душевным подъемом он вспомнил бегство, вспомнил, что больше не пленник.

Он лежал, наслаждаясь этим знанием. Были и другие запахи и звуки. Пахло свежесрезанной травой – от тюфяка, на котором он лежал, пахло меховым одеялом, которым его укрыли; доносился аппетитный запах мяса, которое жарят на угольях, и еще какой-то дразнящий аромат, который он не смог сразу распознать. Смесь диких цветов и теплого кошачьего мускуса; этот запах странно возбудил его и усилил ощущение благополучия.

Он медленно и осторожно раскрыл глаза, и его ослепил луч горного солнца, пробившийся в отверстие убежища, где он лежал. Хэл осмотрелся и решил, что убежище построено на склоне горы, потому что половина стен представляет собой гладкий камень, а те, что ближе к выходу, сделаны из переплетенных веток, скрепленных красной глиной. Крыша тростниковая. У внутренней стены глиняные горшки и грубо изготовленные инструменты и приспособления. На колышке у двери висят лук и колчан. Рядом – его сабля и пистоль.

Он лежал и слушал журчание горного ручья, а потом услышал женский смех, веселый и более прекрасный, чем это журчание. Он медленно приподнялся на локте, поразившись тому, каких усилий это потребовало, и попытался выглянуть в отверстие. К смеху женщины примешивался детский смех. За все долгое время плена он ничего подобного не слышал и не мог сдержать собственного довольного смешка.

Женский смех смолк, за хижиной раздались звуки быстрого движения. В отверстии показалась гибкая мальчишеская фигура. Освещенная солнцем сзади, она казалась прекрасным силуэтом. И хотя Хэл не видел лица, он сразу понял, кто это.

– Доброе утро, Гандвейн. Ты спал долго, но хорошо ли ты спал? – застенчиво спросила Сакина. На руках у нее был ребенок, распущенные темные волосы свисали до талии. – Это мой племянник Бобби.

Она подкинула ребенка на руках, и тот радостно рассмеялся.

– Долго я спал? – спросил Хэл, пробуя встать, но Сакина передала ребенка кому-то снаружи и быстро присела рядом с его тюфяком. Положила мягкую теплую руку на его голую грудь и удержала на месте.

– Осторожней, Гандвейн. Ты много дней пролежал в жару.

– Теперь я здоров, – ответил он и неожиданно узнал озадачивший его аромат. Это был ее женский запах – запах цветов в волосах и теплой кожи.

– Еще нет, – возразила она, и он позволил ей уложить себя на тюфяк. Хэл смотрел на нее, а она улыбалась ему без смущения.

– Никогда не видел никого красивее тебя, – сказал он, поднял руку и коснулся щеки. – Где моя борода?

– Исчезла. – Сакина рассмеялась и села, подобрав под себя ноги. – Я нарочно украла у толстого губернатора бритву. – Она наклонила голову набок и принялась разглядывать его. – Без бороды ты тоже красив, Гандвейн.

Она слегка зарумянилась, осознав смысл своих слов, и Хэл радостно увидел, что на ее щеках появилась краска. Теперь все внимание Сакина уделила его раненой ноге, отодвинув меховое одеяло, чтобы осмотреть рану и сменить повязку.

– Ага, – сказала она, слегка прикасаясь к ране. – Заживает прекрасно с небольшой помощью моих снадобий. Тебе повезло. Собачий укус обычно приводит к заражению, а то, какому напряжению ты подверг ногу во время бегства, могло убить тебя или на всю жизнь сделать калекой.