За Уральским Камнем - Жук Сергей Владимирович

7

По последней воде успел сотник Бекетов со товарищами сплавиться до Усть-Кутского зимовья. Спешили шибко, ведь осень здесь, пожалуй, самое короткое время года. Совсем недавно, не более как две седмицы минуло, тайга пестрела осенним убранством, не хуже палитры художника в разгар его творчества. И будто смыло все краски. Даже сосны и ели поблекли от тоски осеннего дождя, ночных заморозков и первого снега.

Когда сотник повел казаков в верховья реки, все виделось иначе. Тогда казалось, что добыча сама пойдет в руки, а инородцы, покорно склонив головы, добровольно дадут шерть государю российскому. Вдали от всяческой власти воевод и самого государя он собирался сам стать властью. Здесь будет властвовать тот, кто сильнее. Да вот беда, людишек маловато в Енисейске дадено. Да еще братские побили, изранили многих, а еще хуже то, что тогда, в бою, в горячке рукопашной схватки ружья да зелье и пули к ним были брошены по ненадобности, и мало кто вспомнил о них. Видимо, страх затмил разум.

Худое начало! Ничего не скажешь! На плотах, голодные и израненные, возвращались казаки. Что было доброго, так это кони, добытые в бою, но и тех пришлось бросить. Не по силам оказалось связать подходящий для них плот. Ведь раненым служилым саблями пришлось лес рубить, а времени в обрез. Оставили их, болезных, там, на берегу речки Татура. Если волки не угонят их сразу в тайгу, то отойдут коняги снова братским людям. Те через день-два будут здесь. Наверняка думают, что деваться русским некуда, а без огненного боя им ни пищи добыть, ни оборониться.

Так что благополучное возвращение в Усть-Кут сотника не радовало, что нельзя сказать о других служилых. Те радовались встрече, как возвращению в родительский дом. Одни более чудесному спасению от верной гибели, а другие, что зимовать не придется малым числом, что позволит оборониться от ворога, да случись какая воровская ватага, не прогонят из зимовья.

Из отписки сотника Петра Бекетова Енисейскому воеводе князю Семену Шаховскому:

«1631 год не ранее октября. Государя царя и великого князя Михаила Федоровича всея Руси воеводе князю Семену Ивановичу Енисейского острога сотник стрелецкий Петрушка Бекетов челом бьет. В нынешнем году по государеву указу послан я на реку Лену служилыми людьми с тридцатью человек ставить острог на реке Лене. Велено мне идти вверх по Тунгуске реке до устья Илима-реки, да вверх по Илиму до устья Игирма-реки, да вверх по Игирме, да через волок перейти на Куту-реку, да вниз по реке Кута до Лены-реки, где и остался зимовать в Усть-Кутском острожке. Прошлой осенью до морозов ходил со товарищами вверх по реке Лене в немирные земли братских. И шел я с Усть-Куты вверх по Лене-реке стругами две недели. Те братские князцы государю учинились непослушны, ясак дать с себя не хотят, а сказывали, что де им ясаку давать государю не за что. И я, твой слуга Петрушка Бекетов, со товарищами дрался с теми братскими три дня и три ночи. Много их мужиков побивали и ранили, а енисейских служилых людей двое от ран сгинули. И братские люди устрашились государевой высокой руки, отступили, а я со товарищами на конях, что у братских улусов отбили, ушли на Татур-реку, где для бережения поставили Татурский острог, и ясак с местных тунгусов имали. Послал я к тебе, господине, нарочным десятника Федьку Чакульца. Мне здесь подали челобитную служилые люди о денежном жаловании о недодаточном. Я ту челобитную у них взял и подклеил к сей отписке. Пожалуй прислать нам с Федькой Чукульцом на Усть-Кут государева оружья самопалов, да зелья и свинца, запасов всяких, да служилых людей, сколько пригоже, чтобы было чем государеву казну беречь, самим с голоду не пропасть, да от инородцев немирных оборониться, чтоб дурна не учинили».

8

Усть-Кутское зимовье служило людям Енисейского острога для отдыха, а более для зимовок уже не первый год. То было добротное сооружение, начало которому положили люди енисейского десятника Василия Бугра, что в 1628 году впервые собрал ясак с тунгусов, проживающих на реке Кут, а после атаманом Иваном Галкиным, что на Лене до Бекетова побывал.

Главное сооружение зимовья – просторная изба. В центре возвышался добротный очаг, сложенный из речных гольцов и глины. Раскаленные докрасна камни сохраняли тепло в течение ночи. Топилась изба по-черному. Дым струился вверх, растекался по потолку и выходил в специальные отверстия, которые на ночь затыкались. Изба была сложена наподобие башни, где вторым ярусом расположилась сторожевая площадка, приспособленная для стрельбы из пищалей и ружей. Имелась небольшая банька, более похожая на землянку, лабаз для продуктов и кладовая с добротной дверью на железных навесах и уключиной под навесной замок. Все строения обнесены частоколом в три сажени высотой, а воротище надежно закрывается на заплот.

Такие сооружения служилые в своих отписках часто называли острожками, а то и острогами, но то делалось умышленно, корысти ради. Ведь за подобные службы и радения в новых ясачных волостях немалая денежная выплата причиталась.

По последней воде, по реке Куту, в зимовье пожаловала ватага из десяти человек промысловых. Старшим в ней был Игнашка Федотов, родом из Великого Новгорода. Не пожалел батя сынка своего родимого, отправил в Сибирь неведанную промышлять меха собольи да куньи.

– Пускай сын делом займется! Здоровый уже паря вымахал, – рассудил отец Игнашки. – А то сидит в лавке, семечки лузгает да девок лапает.

Будучи не последним человеком в Великом Новгороде, купчина не пожалел денег для сына. Снабдил его вдосталь не только снастью промысловой, но и хлебным запасом, и самопалами огненными, иноземными.

А Игнашка ох и шустрый оказался: шутка ли, от родного дома, откочевать до самой Лены-реки! Как услышал еще в Тобольске сказы о несметных богатствах Лены, так и отправился сюда. Два года минуло, как покинул отца с матушкой, а только до места добрался.

Сотник Бекетов встретил пришлых приветливо. Да и как иначе, ведь явились как нельзя кстати. Запасов на два года завезли, а уж огненного боя свейские ружья, это тебе не русские самопалы, те и много легче, и бьют далее.

После всех дорожных мытарств жизнерадостный Игнатий нашел, что в зимовье все надежно и удобно. А вечный дым, от которого режет глаза, портянки и обувь у очага, источающие «чарующий» запах, все это быстро входит в привычку и становится частью атмосферы уюта и безопасности.

Разглядев среди бородатых казаков миловидное личико Дарьи, Игнатий прямо распустил крылья.

– Ты кто же такая будешь? – не смущаясь, подступил он к девушке.

Той приглянулась столь непринужденная прямота парня.

– Батюшка Дарьей крестил, а сейчас стриженая монашка. Сотник подобрал меня чуть живую на реке Лене, – скромно поведала девушка. – Я теперь ему по гроб жизнью обязана.

– Да как же здесь оказаться можно монашке? – диву дался Игнат.

– Сама не ведаю! Видимо, только волею Всевышнего Господа нашего Иисуса Христа. Только и помню, что была полонянкой неведомого племени, с ними и пришла на Лену-реку.

Для пущей убедительности Дарья сняла треух и представила взору стриженую головку. Но грубо обрезанные волосы, слегка прикрывающие шею, ничуть ее не портили, а лишь вызвали у парня какое-то чувство сострадания к девушке.

Их разговор грубо пресек вошедший в избу сотник Петр Бекетов.

– Ты, паря, вместо того чтобы с девкой пустые разговоры плести, делами бы своими занялся. Отправляйся со своими людьми ловчие места приглядывать да землянку там ставить, а то в зимовье из-за многолюдства тесно, а оно для государевых служилых людей справлено.

После раздоров, вызванных появлением Дарьи среди казаков и чуть не приведших к стычке с сотником, все худо-бедно утряслось. И то была заслуга прежде всего самой девушки. Ее первоначальная влюбленность в спасителя и героя быстро исчезла. Ложные чувства сменились реалиями происходящего, что еще более усиливались навязчивыми домогательствами сотника.