Черные Мантии - Феваль Поль Анри

Пробудившись, наш Шварц огляделся вокруг. В его сознании мешались явь, сон и воспоминания. Он увидел проход в густых зарослях, напоминающий след, оставленный диким животным. И полный новой решимости, направился к этому лазу. Путь был ему знаком. Он спустился по откосу к дороге и очутился перед кучкой земли, скрывавшей его банкноту.

Шварц был порядочным человеком, но не сама ли судьба вернула его на это место?

Он думал так: «Конечно, нужно спрятать все это в надежном укрытии». И выкопал ножом небольшую ямку в зарослях кустарника – чистое и аккуратное углубление, в которое и опустил банкноту, зажав ее с обеих сторон плоскими камнями.

Да можно ли представить себе Лекока без любовных похождений? Он молод, щегольски одет, недурен собой, смел, весел, общителен. Наш Шварц говорил себе это, роя углубление и одновременно поглядывая на свои сокровища. Ах, банкнота! Желанная банкнота, предмет безумной страсти! Великолепный образчик банковских изделий, не особенно чистый, но и без разрывов, склеенных бумагой. А сколь прелестно все изображенное на ней! Безбожники, полюбуйтесь билетом французского банка: пелена спадет с ваших глаз.

Да, да, этот Лекок в своем жилете и клетчатых панталонах способен нарушить семейный покой. На банкноте были булавочные проколы, которые ее очень украшали. И рисунок, и булавочные уколы суть не что иное, как пленительные ямочки на обличье банкноты. У Лекока было, как видно, немалое состояние; об этом свидетельствовала его внешность, костюм – все. Банкноты имеют иногда особые приметы, вроде родинок у дам. В углу тысячефранкового билета находилась подпись Боннивэ-сына с росчерком.

Итак, поразмыслим: что делать? Пойти к комиссару полиции? Вручить ему банкноту, золото и серебро? Такая мысль возникала у Ж.-Б. Шварца, поскольку он был, напомним, честным человеком; но, по совести говоря, имел ли он право так поступать? Ведь это было бы прямым предательством: а если ревнивый муж пронзит Лекока своей шпагой?..

На что, однако, рассчитывает Боннивэ-младший, ставя свою подпись в углу банковского билета?

Это, очевидно, рекламный трюк. Ж.-Б. Шварц закончил копать углубление и стал искать два плоских камня. Мысль пойти к комиссару полиции отпала. Этот чиновник отнесся к нему недоброжелательно, и ему могла прийти на ум фантазия взглянуть на изнанку вещей. Наш Шварц нарушил закон, и результатом его неосмотрительности может стать суд присяжных!

Нужно ведь исходить из худшего. Допустим, совершено преступление, и тогда Ж.-Б. Шварц, воплощенная невинность, окажется соучастником. Кроме того, Лекок, как известно, связан с дружками, которые учились в каком-то особом заведении.

Наш Шварц отыскал два плоских камня, выложил дно углубления галькой и спрятал там плоские камни с банкнотой посередине, выполнив все это очень аккуратно. Вся его мальчишеская угловатая фигура наверняка вызвала бы у вас сочувствие. Ведь требуется проявить героизм, чтобы вот так похоронить свой первый банковский билет – живой, улыбающийся, обожаемый. И несмотря на гебвиллерские корни, Ж.-Б. Шварц держался в этом деле так, как если бы он был римлянином. Он положил две золотые монеты рядом с банкнотой, а серебряные – рядом с золотыми и бросил первую горсть песку.

От этого скорбного звука в человеческих жилах стынет кровь. Наш Шварц прикрыл глаза, чтобы не замечать кончик росчерка Боннивэ-младшего, видневшийся меж камней. По его щеке скатилась одинокая слеза. Добрая душа! И он стал спешно, полными пригоршнями бросать землю, так что вскоре углубление было засыпано.

Ж.-Б. Шварц уселся рядом с тайником, в котором он закопал нечто большее, чем свою жизнь. Ему хотелось есть, его мучила жажда, но какое это имело значение? Он не мог уйти. Невидимый магнит притягивал его к этой земле, где покоилась его душа.

И нам это уже ясно дали понять. Здесь находился не банковский билет достоинством в тысячу франков, а зерно миллиона. Но ведь такие зерна, в отличие от других, не должны попадать в землю.

Ж.-Б. Шварц стал забавляться тем, что насыпал небольшой холмик над дорогим погребением. Затем, как обычно бывает, ему пришла в голову мысль, не раз посещавшая знаменитых любовников: осквернить могилу, вскрыв ее для того, чтобы отдать последний поцелуй своей возлюбленной.

Он разрыл землю. Кто-то будто внушал ему: «Этот Лекок – просто искатель приключений».

Другие голоса шептали: «Не зарывай деньги. Это было бы настоящим преступлением».

Он слышал: «У тебя будет возможность вернуть полученное, если когда-нибудь ты сочтешь нужным…»

Перед взором Ж.-Б. Шварца вновь появилась, как будто окруженная сиянием, подпись Боннивэ-сына. «Когда-нибудь вернуть?!» Он погрузился в беспокойные размышления.

Ах, развратник Лекок! А мужа Ж.-Б. Шварц видел собственными глазами!

Дама была блондинкой… или брюнеткой. Фу! Бесстыдница!

О чем, черт возьми, думал Ж.-Б. Шварц столько времени! Пугал себя зачем-то какими-то чудищами.

Он взял сто су на ужин и ночлег, затем – один из луидоров, а за ним и другой, потом – желанный билет, уже успевший отсыреть. Все это он положил в карман и со спокойной душой зашагал по дороге, чтобы дождаться дилижанса, направлявшегося из Лизье в Париж.

VI

ЧУЖИЕ РАЗГОВОРЫ

В тот час, когда Ж.-Б. Шварц и господин Лекок расставались на дороге, славный город Кан начинал просыпаться: июньский день рано вступает в свои права. Окрестности постепенно оживали; на великолепных обильных лугах, среди которых струится Орн, стали собираться стада; начиналась деловая жизнь на набережной; на улицах нижнего города спешили открыть свои двери кабачки, а деревенский люд во множестве заполнял рынок.

Крестьяне, живущие недалеко от города, и горожане, рабочие, фермеры, все те, кто пришел покупать или продавать, имели невозмутимый вид. Кан выспался, ничто, казалось, сегодня не нарушило его обычного ночного покоя.

Витрину в лавке Андре Мэйнотта открывали раньше, чем распахивались ставни у комиссара полиции. Природа, возможно, и не наделила Андре той бойкой коммерческой жилкой, которая приносит благосостояние и не позволяет потратить ни одной минуты на что-то, не имеющее отношения к добыванию денег; однако другое чувство, более сильное, чем алчность, заставляло его каждое утро вскакивать с постели. К трудолюбию его побуждала любовь. Он поставил перед собой цель дать Жюли нечто большее в сравнении с тем скромным достатком, который не давал покоя его благородной и гордой душе. Жюли было предназначено судьбою блистать; и он решил добиться, чтобы его звезда сияла, и работал для этого не покладая рук, потому что был сильным и терпеливым. Такие Люди, как он, уверенно достигают своей цели. Он отличался несокрушимой волей, талантом, который ее укрепляет, и той неподкупной честностью, которая, что бы ни говорили, остается наивысшей из всех добродетелей. Чтобы покончить с ними, нужна молния, бьющая в толпу и поражающая одного человека из ста тысяч!

В то утро, однако, ставни у комиссара полиции открылись раньше, чем витрина у Андре Мэйнотта. Нам трудно сказать, почему обитатели второго этажа подобным образом пренебрегли традицией. Госпожа Шварц в индийском пеньюаре ходила взад и вперед по дому и то и дело, снедаемая всепобеждающим любопытством, подслушивала через замочную скважину разговор своего мужа. Эльзасец, который уже довольно давно вошел в кабинет, все еще оставался там. Случилось, по-видимому, нечто серьезное.

Андре провел бессонную ночь. Его самого удивляло беспокойство, которое овладело им, едва он решился ступить на новый путь. Колебаться было не в его характере, и он тщательно взвесил свои шансы на успех; откуда в таком случае это тревожное возбуждение?

Жюли почивала рядом с ним и чему-то улыбалась во сне.

В свете утра, проникшем в комнату, Андре, приподнявшись на локте, любовался чистой красотой своей молодой жены; затем его полный любви взгляд остановился на ребенке, кротком ангеле, наполовину скрывшем свою белокурую головку под пологом колыбели. Он чувствовал себя совершенно счастливым, можно сказать, слишком счастливым, и это его пугало. Сейчас, перед началом большого дела, ему хотелось увидеть хотя бы облачко над своей головой.