Ознакомительная версия. Доступно 31 страниц из 153
Вот именно, молния!
Карриг отлетел вверх тормашками и хлопнулся наземь шагах в четырех. Сальданья, повернувшись вокруг своей оси, врезался в крепостную стену, Штаупиц взревел и рухнул на колени, как бык от удара обухом, а Плюмаж — сам Плюмаж-младший! — перекувырнулся и распластался на земле. М-да…
И все это во мгновение ока и, можно сказать, одним ударом, произвел один-единственный человек.
— Ну и ну! — раздались голоса.
Вокруг нежданного пришельца и мальчика образовался широкий круг. Но ни одна шпага не покинула ножен. Взоры всех были потуплены.
— Ах ты, мой дорогой плутишка! — пробормотал Плюмаж, поднимаясь и потирая бок.
Он был в ярости, но под усами у него невольно засияла улыбка.
— Маленький Парижанин! — дрожащим то ли от чувств, то ли от испуга голосом протянул Галунье.
Подчиненные распростертого на земле Карриги, не обращая на него внимания, почтительно прикоснулись пальцами к шляпам и выдохнули:
— Капитан Лагардер!
5. УДАР НЕВЕРА
Да, то был Лагардер, красавчик Лагардер, буян и сердцеед.
Шестнадцать шпаг оставались в ножнах, шестнадцать вооруженных мужчин не решились оказать сопротивление восемнадцатилетнему юноше, который с улыбкой стоял, скрестив на груди руки.
Но ведь то был Лагардер!
И Плюмаж, и Галунье говорили правду, и в то же время не смогли подняться до истины. Сколько бы они ни славили своего идола, а всего сказать все равно не сумели бы. Он олицетворял собою юность — юность притягательную и пленительную, юность, которую с тоской вспоминают победоносные мужи, юность, которую не купишь ни завоеванными сокровищами, ни гением, воспарившим над обыденной посредственностью, юность в ее божественном, гордом расцвете — с волнистым золотом кудрей, радостной улыбкой на устах и победительным блеском глаз!
Нередко можно услышать: «Каждый человек однажды был молод. Так стоит ли столь громогласно воспевать этот дар, которым обладал всякий живущий?»
А вы встречали молодых людей? А если встречали, то сколько? Я, например, знавал двадцатилетних младенцев и восемнадцатилетних старцев. Людей же молодых я ищу. Я слышал о тех, кто знает и в то же время может, опровергая самую верную из пословиц 19, о тех, кто подобно благословенным апельсиновым деревьям полуденных стран несет на себе одновременно плоды и цветы. О тех, кто в изобилии наделен всем — честью, сердцем, пылкой кровью, безрассудством, кто проходит свой недолгий срок светоносный и жаркий, как солнечный луч, щедро раздав полными горстями неистощимое сокровище своей жизни. Увы, нередко им отведен всего один день: ведь общение с толпой подобно воде, которая гасит любой огонь. И очень часто это великолепное богатство расточается ни на что, а чело, которое Бог отметил знаком незаурядности, оказывается увенчано всего лишь пиршественным венком.
Очень часто.
Это закон. У человечества в его гроссбухе имеются, точь-в-точь как у мелкого ростовщика, графы прихода и расхода.
Лагардер был роста чуть выше среднего. Он не походил на Геркулеса, но тело его свидетельствовало о гибкой и грациозной силе, присущей типу парижанина, равно далекого как от тяжеловесной мускулистости северян, так и от угловатой худобы подростков с наших площадей, прославленной пошлыми водевилями. У него были чуть волнистые светлые волосы, высоко зачесанные и открывающие лоб, который свидетельствовал об уме и благородстве. Брови, равно как тонкие, закрученные вверх усы, были черные. Нет ничего изысканней подобного несоответствия, особенно если карие смеющиеся глаза освещают матовую бледность кожи.
Овал лица, правильного, хотя и чуть вытянутого, римская линия бровей, твердый рисунок носа и губ — все это подчеркивало благородство его внешности, невзирая на общее впечатление бесшабашности. А жизнерадостная улыбка ничуть не противоречила горделивости, присущей человеку, носящему на бедре шпагу. Но есть нечто, что перо не способно воспроизвести, — привлекательность, изящество и юную беспечность, а также изменчивость этого тонкого, выразительного лица, способного, быть преисполненным, подобно нежному лицу женщины, томности в часы любви и внушать ужас во время сражения, словно голова Медузы 20.
Но это видели только те, кто был убит, и те, кто был любим Лагардером.
На нем был щегольской мундир гвардейской легкой кавалерии, слегка уже потрепанный и поблекший, но как бы подновленный богатым бархатным плащом, небрежно закинутым на плечо. Красный шелковый шарф с золотыми кистями говорил о его ранге среди искателей приключений. Щеки его едва лишь порозовели после физических упражнений, которым он только что вынужден был предаваться.
— Стыда у вас нет! — с презрением бросил он. — Измываться над ребенком!
— Капитан… — попытался было объяснить Карриг, успевший встать на ноги.
— Молчать! А это что за головорезы?
Плюмаж и Галунье со шляпами в руках приблизились к нему.
— О! — насмешливо воскликнул он. — Мои покровители! Кой черт вас занес так далеко от улицы Круа-де-Пти-Шан?
Он протянул им руку, но с видом монарха, который милостиво соизволяет поцеловать себе кончики пальцев. Мэтр Плюмаж и брат Галунье почтительно коснулись ее. Надо бы сказать, что рука эта в прежние времена частенько раскрывалась перед ними, полная золота. У покровителей не было оснований жаловаться на своего протеже.
— А остальные кто? — осведомился Анри. — Вот этого я где-то видел, — показал он на Штаупица. — Ну-ка, напомни, где?
— В Кельне, — смущенно ответил немец.
— Верно. Ты один раз уколол меня.
— А вы меня двенадцать, — смиренно признался Штаупиц.
— Ого! — продолжал Лагардер, взглянув на Сальданью и Пинто. — Парочка моих противников из Мадрида…
— Ваше сиятельство, — забормотали разом оба испанца, — то было недоразумение. Не в нашем обычае сражаться двое против одного.
— Как! Двое против одного? — воскликнул Плюмаж, гасконец из Прованса.
— А они утверждали, что не знают вас, — сообщил Галунье.
— А вот этот, — Плюмаж указал на Пепе Убийцу, — высказывал желание встретиться с вами.
Пепе заставил себя выдержать взгляд Лагардера. А Лагардер только переспросил:
— Вот этот? — и Пепе, что-то пробурчав, опустил голову.
— Ну, а что касается этих двух храбрецов, — Лагардер кивнул на Пинто и Сальданью, — я в Мадриде представлялся только по имени Анри… Господа, — обратился он к мастерам фехтования, делая жест, имитирующий укол шпагой, — я вижу, что со всеми вами я в той или иной мере знаком. Кстати, вот этому молодцу я как-то раскроил череп оружием, распространенным у него на родине.
Жоэль де Жюган потер висок.
— Да, и осталась отметина, — буркнул он. — Палкой вы орудуете, как бог, это уж точно.
— Так что, друзья мои, со мной никому из вас не повезло, — продолжал Лагардер. — Но сегодня противник у вас был куда слабее. Подойди ко мне, дитя мое.
Берришон исполнил его приказ.
Плюмаж и Карриг заговорили разом, пытаясь объяснить, почему они хотели обыскать пажа, но Лагардер велел им замолчать.
— Что ты тут делаешь? — спросил он у мальчика.
— Вы человек добрый, и я не стану вам врать, — отвечал Берришон. — Я принес письмо.
— Кому?
Берришон с секунду молчал, и взгляд его скользнул по окну под мостом.
— Вам, — наконец сказал он.
— Давай сюда.
Мальчик вытащил из-за пазухи конверт и подал Лагардеру, после чего поднялся на цыпочки и шепнул ему на ухо:
— Я должен передать еще одно письмо.
— Кому?
— Даме.
Лагардер бросил ему свой кошелек.
— Ступай, малыш, — сказал он, — никто тебя не тронет. Мальчик убежал и вскоре скрылся за поворотом во рву.
Лагардер распечатал письмо.
— А ну, расступись! — приказал он, видя, каким тесным кругом обступили его волонтеры и мастера шпаги. — Вскрывать адресованное мне письмо я предпочитаю в одиночестве.
