Я подарю тебе землю (ЛП) - Йоренс Чуфо

Барух радовался, что Башева выходит замуж за славного парня, которого она знала еще со времен бар-мицвы, но отсутствие малышки Руфи омрачало радость. А кроме того, весьма тревожило долгое молчание графа по поводу злосчастных мараведи. Хоть он и пытался себя убедить, что чем больше пройдет времени, тем в большей безопасности он будет, но его угнетала мысль о том, что он подвел соотечественников, поскольку закон остается законом для любого гражданина Барселоны, богат он или беден. Так или иначе, Барух решил обсудить это с Эудальдом Льобетом, и тот внимательно его выслушал.

— Видите ли, друг мой, к сожалению, счастье никогда не бывает полным. Я рад находиться рядом с дочерью в самый счастливый день ее жизни, но при этом скорблю всей душой, что рядом нет моей младшей, которую мне пришлось изгнать из дома.

— По глупой случайности, можете добавить.

— Таковы наши законы, — вздохнул Барух. — Если бы я принял ее назад, этой свадьбы не было бы.

— Ну что ж, я понимаю вашу позицию, — ответил Эудальд. — И здесь, в уединении вашего кабинета, я готов признать, что у христиан тоже есть законы, которые мой ум отказывается принимать. Но все же мне кажется, что слово «изгнать» не вполне подходит к данному случаю.

— Но разве волей обстоятельств она на вынуждена жить вдали от дома?

— Разумеется. И могу представить, как вам ее не хватает. Но если бы она могла выбирать, думаю, она бы предпочла оставаться там, где живет сейчас.

— Я не перестаю возносить хвалу Эллохиму, что у меня есть такой друг, как Марти Барбани, — признался Барух.

— Полагаю, трудно даже представить для вашей дочери лучшее убежище, чем его дом.

— За него я спокоен, друг мой. Я знаю, насколько он честный и порядочный человек. Но вот Руфь еще слишком молода и к тому же влюблена в него без памяти. Я уже решил, что как только выдам замуж Башеву, заберу Руфь домой, и пусть говорят, что хотят. Близкие поймут, а до остальных мне дела нет.

Немного помолчав, Бенвенист сменил тему.

— Так что вы думаете, Эудальд, насчет этих пресловутых мараведи?

Льобет ответил вопросом на вопрос:

— А что, есть какие-нибудь новости?

— Вот уже неделя, как из дворца нет никаких вестей.

— С одной стороны, это несколько обнадеживает; видимо, вас ни в чем не обвиняют. Как говорится, отсутствие новостей — уже хорошая новость. Но с другой стороны, я слишком хорошо знаю советника, с трудом верится, что он не попытается воспользоваться сложившейся ситуацией.

— И какие же выгоды он может получить от этой истории? — поразился Барух.

— Не знаю, он избегает встреч со мной... Возможно, он попытается обвинить вас в том, что вы вовремя не обнаружили фальшивые мараведи.

— Это было столь же невозможно, как выдернуть из земли хрен, дергая за ботву. Комиссия, принимавшая выкуп, делала пробы, взяв монеты сверху, очевидно, они были настоящими. Я всего лишь принял на хранение эти три сундука. Мы смогли обнаружить подделку, лишь когда дело дошло до переплавки монет. В любом случае, в этом преступлении виновны те, кто передал нам фальшивые деньги; мы всего лишь получатели.

В эту минуту стук в дверь оповестил менялу, что церемония вот-вот начнется.

— Ну что ж, дорогой друг, — сказал он. — Сейчас я подпишу ктубу [34] моей дочери, и мы наконец сможем начать церемонию.

Благодаря заботе Руфи, хорошему питанию и собственному здоровью, изуродованное тело Аиши понемногу приходило в норму. Душевная рана заживала намного медленнее, и, конечно, больше всего ей в этом помогал возвращенный ей уд, на котором она теперь играла почти каждый день в маленькой гостиной на втором этаже, где Марти обустроил музыкальную комнату. Она находилось в угловой части дома и была увенчана небольшим куполом, что создавало великолепную акустику. Молодой человек любил проводить там послеобеденные часы вместе с Руфью, слушая чудесные мелодии, что рождались под искусными руками его бывшей рабыни, навевая воспоминания о путешествии по Средиземноморью.

Руфь слушала эти мелодии как завороженная; в скором времени она даже решила составить Аише компанию, напевая не менее чудесные, но совершенно иные мелодии своих предков, что пронесли их сквозь века, передавая из поколения в поколение. Марти весьма позабавила одна старинная еврейская песенка, в которой рассказывалось о семи способах, как приготовить рагу из баклажанов, и теперь он то и дело просил Руфь ее спеть. Однако в этот вечер он не стал просить ее об этом, заметив, что девушка явно не в настроении шутить. И теперь парочка просто слушала музыку, удобно устроившись на кожаных мавританских банкетках — одном из недавних приобретений Марти.

— Чем вы так огорчены, Руфь? — спросил он.

— Ничего особенного. Не обращайте внимания.

— Мы ведь друзья, Руфь? Почему же вы не хотите мне рассказать, что случилось?

Руфь ненадолго задумалась.

— После всего, что вы для меня сделали, было бы крайне некрасиво беспокоить вас такими пустяками.

— Иногда, если рассказать вслух о своей проблеме, она оказывается не столь уж неразрешимой. А может статься, что и вовсе исчезнет.

— Не обращайте внимания, — повторила Руфь. — Порой на меня находит непонятная грусть.

— Мне это известно, — улыбнулся Марти. — Но все же расскажите, что вас огорчает, а потом мы вместе посмеемся над вашей тоской, как в те минуты, когда вы поете песенку о баклажанах.

Руфь глубоко вздохнула.

— Просто несмотря на то, что мы с Башевой всю жизнь спорим, сейчас мне очень грустно, что я не могу присутствовать на ее свадьбе. Когда замуж выходила Эстер, я была еще ребенком и меня отправили на кухню вместе с детьми наших родственников. И вот теперь, когда я уже взрослая и вполне могла бы выступить в роли подружки невесты, обстоятельства мне этого не позволяют. Ну почему наши законы так суровы?

— Понимаю вашу печаль. Хоть и не в моей власти решить эту проблему, но обещаю, что в точности расскажу, что происходило во время церемонии, и сделаю все, чтобы вы смогли увидеть сестру в подвенечном наряде.

Глаза девушки оживленно заблестели.

— Вы сделаете это для меня?

— Если ваш отец позволит, то после брачного обряда я посажу молодых в закрытую карету и привезу их сюда, так что вы сможете с ними увидеться.

— Если вы это сделаете, я по гроб жизни буду перед вами в неоплатном долгу.

С этими словами девушка порывисто обняла его за шею и расцеловала.

Арфа Аиши зазвучала более приглушенно. Видимо, слепая, поняв каким-то шестым чувством, присущем только слепым, почему стихли голоса молодых людей, а возможно, вспомнив о давно потерянной любви юности, заиграла одну из нежных и печальных мелодий своей далекой родины.

Кровь Марти закипела в жилах. Девушка прижалась к нему всем телом, и он, сам того не желая, крепко обнял ее, почувствовав жар ее тела. Все мысли смешались у него в голове, когда он внезапно ощутил, что тело, которое он сжимает в объятиях — уже далеко не тело девочки-подростка. Неожиданно он вспомнил о клятве, которую дал ее отцу.

— Руфь, ради всего святого... — прошептали его губы.

Девушка на миг отстранилась и ответила:

— Самое святое для меня — это вы.

— Я поклялся...

— А я ни в чем не клялась.

Сердце его бешено застучало, и он невольно стал отвечать на ласки девушки. Черная мгла, поселившаяся в его душе после смерти Лайи, внезапно начала таять. Все чувства, которые он до сих пор безжалостно подавлял, теперь рванулись наружу. Марти бережно взял в ладони лицо прекрасной девушки.

— Я вас тоже... — прошептал он, и вдруг, спохватившись, оборвал себя на полуслове. — Это невозможно, Руфь. Я дал слово вашему отцу. Не усложняйте нам обоим жизнь.

С этими словами он поднялся и вышел с пылающем от поцелуев лицом, все еще не веря внезапно охватившим его чувствам; в ушах до сих пор стояли собственные слова. До этой минуты он не верил, что способен снова полюбить.

В этот миг мелодия, которую наигрывала слепая, показалась Руфи истинным гимном славы.