Невольники чести - Кердан Александр Борисович

Ознакомительная версия. Доступно 13 страниц из 63

Правая рука от удара распухла. Выбитые и неумело вправленные самим Кириллом пальцы восстанавливали подвижность медленно и к непогоде нестерпимо ныли. Не снимали боль ни раскаленные на огне камни, ни лед, которые по очереди, следуя совету мичмана Штейнгеля, прикладывал он к ушибленной кисти.

Хлебников негодовал на себя. И не оттого, что впервые поднял руку на человека. Поступить иначе для него было бы потерей уважения к себе. Досадовал больше на свою неумелость: ударил-то так, что себе нанес ущерб наипаче, чем противнику.

Какой из него теперь комиссионер? Перо держать не может, а передоверить книги конторские никому нельзя. Отправиться в путь – дальние компанейские магазины и фактории нуждаются в срочной ревизии – тоже не в состоянии. И угораздило же его, давши реверс оправдать доверие компании, так опростоволоситься в самом начале службы на новом поприще! И все из-за этого Гузнищевского…

Впрочем, истины ради надо заметить: неприятности начались для Хлебникова куда раньше, сразу после памятного приключения с китом.

Когда Кирилла и спасенную им Елизавету Яковлевну Кошелеву подобрала и благополучно доставила на галиот шлюпка, они оказались в центре общего внимания. Изрядно нахлебавшуюся соленой воды, продрогшую и еще не пришедшую в себя Елизавету Яковлевну губернатор и судовой лекарь отвели в капитанскую каюту. Хлебникову же матросы наперебой стали предлагать кто рому, кто табаку. Смущенный таким участием, Кирилл спустился к себе в каютку, чтобы переодеться в сухое платье. Надевая сюртук, он сделал неловкое движение и чуть не вскрикнул от боли в пояснице.

Приступ ревматизма, заработанного Хлебниковым еще в Гижиге, приковал его к кровати на все остальное время плавания до Нижне-Камчатска.

На галиоте же дни шли своим чередом. Случай с кашалотом, как бывает со всяким происшествием, вскоре устал быть главной темой для разговора. Потом о нем и вовсе вспоминать перестали: в море у каждого утра – свои заботы.

Кирилл лежал в своей каморке один. Лишенный возможности исполнять обязанности суперкарго, он маялся бездельем. Ни читать, ни думать ни о чем не хотелось. Нездоровому – все не мило. Изредка, в минуты, свободные от вахты, заглядывал к нему Штейнгель. Один раз, в сопровождении мужа, нанесла визит больному Елизавета Яковлевна. Она осунулась, была бледна, однако попыталась улыбнуться Кириллу. Да и генерал, обычно не щедрый на сантименты, расчувствовался, пожал ему руку с благодарностью:

– Вы мужественный, благородный человек. Мой дом всегда открыт для вас…

По прибытии на Камчатку Кирилл почувствовал себя немного лучше и при помощи Штейнгеля и матросов перебрался в деревянный домик, в одной из комнат которого располагалась контора компании, а в другой, служившей и спальней, и кухней для комиссионера – его предшественника, ему, Хлебникову, предстояло отныне жить.

Первым из служителей, кто пришел засвидетельствовать почтение новому представителю компании, оказался помощник прежнего комиссионера приказчик Гузнищевский. Из инструкции, полученной в Охотской конторе, Кирилл знал, что после отъезда на матерую землю его старого знакомого Горновского Гузнищевский вел все дела компании на полуострове и у него предстоит новому комиссионеру их принимать.

Посему, ответив на приветствие вошедшего, Хлебников пытливо оглядел его: сработаемся ли?.. Первое впечатление было благоприятным: высокий статный мужчина лет сорока, широкая улыбка, открытый лоб… И все же что-то в облике приказчика настораживало. Может быть, глаза… Про такие говорят: сам – сыт, а очи – голодны. Отчего пропадало обаяние улыбки, сужался к надбровьям лоб, да и сам приказчик становился похож на здание, у которого фасад побелен, оштукатурен, а стены – гнилые. Словом, бархатный весь, а жальце есть.

Только нравится или несимпатичен тебе твой сослуживец – это дело десятое. Коли не в состоянии ты его от себя удалить, работать вместе все равно придется. Потому Кирилл ничем свои мысли не выдал. А Гузнищевский рассыпался в заверениях в своей преданности компании и лично новому комиссионеру.

– Расторжка у нас здесь знатная, Кирилла Тимофеевич. Народец местный тароват и простодушен. Три шкуры бобра за один железный нож меняют… С того и прибытки у компании твердые, – с бессменной улыбкой говорил он. – А нам что и надобно: купить подешевле, продать подороже…

– А как же честное имя российского купечества? Эдак и о компании слава дурная пойдет…

– Честное имя, милостивый государь, – пережиток прошлого века, – глаза Гузнищевского сузились еще более. – От нас с вами правление ждет выгод, а какой ценою – сие никого не волнует…

Кирилл покачал головою, но спорить не стал: время рассудит.

Неделю спустя отправились они с Гузнищевским в Ключи – ближайшую факторию, где незадолго перед этим случилось несчастье: погиб приказчик, и был разграблен магазин. Выехали верхом на лошадях в сопровождении старика камчадала, который от лошади наотрез отказался и шел впереди пешком, да так проворно, что всадники на извилистой тропе едва за ним поспевали.

Двигались сначала вдоль реки. Когда же ее топкие торфяные берега сменились каменистыми, поросшими лесом, и горы придвинулись к ним, решили сделать растаг.

Пока Хлебников разминал затекшую от верховой езды спину, а проводник, расположившись в стороне, на стволе поваленной бурей каменной березы, раскурил маленькую трубочку, неугомонный Гузнищевский поднялся по тропе к самой седловине перевала.

– Кирилла Тимофеевич, – через некоторое время позвал он, – подите сюда!

Взору подошедшего Хлебникова открылась удивительная картина: высокий, саженей восемнадцать, гладкий, точно специально отполированный, камень отстоял в стороне от гранитных скал, обступивших тропу. На его уступах лежало множество различных предметов: ножи, бусы, ружейные патроны, несколько медных и серебряных монет.

– Что это? – спросил Кирилл приказчика, жадно разглядывавшего находку.

– Камак, однако, – вместо Гузнищевского ответил из-за спины Хлебникова неслышно подошедший проводник. Лицо его, обычно бесстрастное, теперь напомнило Кириллу лица людей, стоящих в церкви.

– Ничего брать не надо! – добавил камчадал, заметив, что приказчик наклонился, чтобы поднять монету. – Худой дело – рука отпадет. Лучше положить свой вещь. Камень – добрый. Хорошо будет. Всем хорошо, однако.

Кирилл с удивлением взирал на старика. Но лицо того снова стало непроницаемым. Проводник поклонился камню и положил на один из его уступов свою трубочку. Затем, снова поклонившись, стал спускаться к лошадям.

Следуя его примеру, Хлебников отстегнул от пояса нож и положил рядом с трубкой: обычаи надо уважать. Он собрался уходить, когда заметил, что Гузнищевский прячет в карман монеты, собранные у подножия камня.

– Что вы делаете, сударь!

– А чего ж добру пропадать? – искренне удивился приказчик.

– Так ведь святое место…

– Помилуйте, это ж нехристи, язычники!

– Все равно, я прошу вас, оставьте все здесь…

– Хорошо, – Гузнищевский был явно недоволен, однако решил не ссориться. – Пусть будет по-вашему. Спускайтесь, Кирилла Тимофеевич, я вас догоню.

Всю дорогу до Ключей молчали. До острожка добрались, когда стемнело. Разместились в избе казацкого старшины. Хозяин – степенный, крепко сбитый казак – о происшествии рассказать сумел не много:

– Ватага напала неожиданно, вишь, как оно вышло… Митяя, кума моего, что лавкой вашей заправлял, сразу кистенем в висок хватили, даже вскрикнуть не сподобился. А домашних его: жену Агафью да сынишку – Митькой тако же, как батьку, кликали – на ножи… Дочка евоная, годков пятнадцати, подалась было ко мне за подмогой, так ее словили, снасильничали всем гуртом и помирать кинули… Она мне перед смертушкой своей все и раскрыла, когда мы, «красного петуха» заметив, на выручку двинули. Да поздно. Одно пепелище от фактории осталось, вишь как…

– И то странно, – подал голос Гузнищевский, – как это ухитрились лиходеи время выгадать для набега своего. В магазине здешнем рухляди как раз на целый обоз набралось…

Ознакомительная версия. Доступно 13 страниц из 63