Сан Феличе Иллюстрации Е. Ганешиной - Дюма Александр

Всю дорогу королем владел панический страх. Нигде в мире не найти местности, которая, особенно по ночам, принимала бы такой фантастический облик, какой принимает римская равнина с ее разрушенными акведуками, что кажутся вереницами гигантов, шествующих в потемках; с ее надгробиями, вдруг выступающими то слева, то справа от дороги; с ее таинственными звуками, похожими на стоны обитающих здесь призраков. Фердинанд поминутно приближался к герцогу и, подобрав поводья своей лошади, словно готовя ее к прыжку через ров, спрашивал:

— Ты видишь, д’Асколи?.. Слышишь, д’Асколи?..

Но д’Асколи, более храбрый, а потому не столь взволнованный, смотрел и, прислушиваясь и качая головой, отвечал:

— Ничего не вижу, государь, ничего не слышу, государь.

Тогда Фердинанд с обычным своим цинизмом добавлял:

— Я говорил Макку, что не уверен в своей отваге; ну, а теперь я уже не сомневаюсь: я отнюдь не храбр.

Так они доехали до Альбано; на это потребовалось меньше часа. Было около полуночи. Все ворота были заперты, в том числе и ворота почтовой конторы.

Герцог д’Асколи узнал контору по вывеске на воротах; он спешился и стал громко стучаться.

Почтмейстер, мирно спавший уже больше трех часов, явился, как обычно бывает в таких случаях, не в духе, но д’Асколи произнес магические слова, отворяющие все запоры:

— Не беспокойтесь, вам хорошо заплатят.

Лицо почтмейстера сразу же засияло.

— Что прикажете подать вашим превосходительствам? — спросил он.

— Карету, трех почтовых лошадей и возницу, — такого, чтобы вез нас поживее, — сказал король.

— Через четверть часа все это будет к услугам ваших превосходительств.

Стал накрапывать дождик; почтмейстер предложил:

— Не угодно ли господам в ожидании пройти ко мне в комнату?

— Конечно, конечно, — ответил король. — Комнату, поскорее комнату!

— Как поступить с лошадьми ваших превосходительств?

— Поставь их в конюшню. За ними приедут от моего имени, от имени герцога д’Асколи, понял?

— Понял, ваше превосходительство.

Герцог д’Асколи взглянул на короля.

— Я знаю, что говорю, — промолвил Фердинанд. — Пойдемте, нечего терять время.

Хозяин отвел их в комнату, зажег две свечи.

— Но у меня имеется только кабриолет, — сказал он.

— Кабриолет так кабриолет, был бы прочный.

— Отличный кабриолет, на нем хоть до самой преисподней доедете.

— А мне только на полдороги до преисподней, так что и этот сойдет.

— Значит, ваши превосходительства покупают у меня кабриолет?

— Нет, они оставляют тебе, дурак, пару лошадей, а цена им полторы тысячи дукатов.

— Значит, лошади остаются мне?

— Если их у тебя не потребуют. Если же потребуют — тебе заплатят за кабриолет. Но действуй попроворнее.

— Сию минуту, ваше превосходительство.

Тут почтмейстер, увидел короля без плаща, всего в орденах, попятился от изумления, кланяясь ему до земли.

— Ну вот, теперь все будет исполнено немедленно, ордена вашего величества произвели должное впечатление, — сказал герцог.

— Ты думаешь, д’Асколи?

— Сами видели, ваше величество, еще немного — и человек побежал бы на четвереньках.

— А знаешь, дорогой мой д’Асколи, что тебе предстоит сделать? — произнес король самым ласковым голосом.

— Мне, государь?

— Да нет, ты, пожалуй, не захочешь.

— Государь, — серьезно возразил д’Асколи, — я захочу всего, чего захочет ваше величество.

— Да, знаю, ты мне предан; знаю, ты мой единственный друг, и только у тебя я могу просить такой услуги.

— Это что-то очень трудное?

— Столь трудное, что будь ты на моем месте, а я на твоем, не знаю, сделал ли бы я для тебя то, что собираюсь просить тебя сделать для меня.

— Государь, но ведь это же не довод, — возразил д’Асколи, чуть улыбнувшись.

— Ты, кажется, сомневаешься в моей дружбе? Это нехорошо, — сказал король.

— В данную минуту, государь, важно, чтобы вы не сомневались во мне, — с достоинством заметил герцог.

— Вот когда ты дашь мне такое доказательство, ручаюсь тебе: никогда уже, ни в коем случае сомневаться не буду.

— Но что же это за доказательство, государь? Позволю себе заметить, что ваше величество тратит много времени на разговор о чем-то весьма простом.

— Весьма простом, весьма простом… — прошептал король, — словом, тебе известно, чем мне осмелились пригрозить разбойники-якобинцы?

— Да: повесить ваше величество, если вы попадетесь к ним в руки.

— Так вот, друг мой любезный… так вот, дорогой д’Асколи, речь о том, чтобы ты поменялся со мною платьем.

— Тогда якобинцы, если схватят нас…

— Понимаешь, если они нас схватят, думая, что ты король, они только тобою и займутся. А я тем временем удеру, а когда ты докажешь, кто ты такой, то, не подвергнув себя большой опасности, прославишься как спаситель своего государя. Понимаешь?

— Речь не о том, большей или меньшей опасности я подвергнусь; речь о том, чтобы услужить вашему величеству.

Тут герцог д’Асколи снял с себя мундир и, подавая его королю, просто сказал:

— Пожалуйте ваш, государь.

Как ни был эгоистичен король, такая преданность растрогала его; он обнял герцога и крепко прижал его к груди; потом, сбросив мундир, с ловкостью и проворством опытного камердинера помог герцогу одеться и застегнул на нем мундир сверху донизу, как ни пытался д’Асколи не допустить этого.

— Готово! — сказал король. — Теперь ордена.

Прежде всего он повесил ему на шею Константиновский орден Святого Георгия. Потом вдруг спросил удивленно:

— А ты разве не командор Святого Георгия?

— Командор, государь, но без командорства, хотя ваше величество не раз обещали учредить таковое для меня и старших сыновей нашей семьи.

— Учреждаю его, д’Асколи, учреждаю с рентой в четыре тысячи дукатов. Слышишь?

— Благодарю вас, государь.

— Не забудь напомнить мне об этом. А то я могу и запамятовать.

— Да, знаю, вы очень рассеяны, ваше величество, — сказал герцог не без горечи.

— Молчи! Не будем говорить в такой момент о моих недостатках, это было бы невеликодушно. А орден Марии Терезии у тебя, по крайней мере, есть?

— Нет, государь, этой чести я не удостоился.

— Я скажу зятю, чтобы тебя наградили им. Итак, бедняга д’Асколи, у тебя только орден Святого Януария?

— Его у меня нет, государь, как нет и Марии Терезии.

— И Святого Януария нет?

— Нет, государь.

— Нет Святого Януария? Cospetto! [83] Стыд какой-то! Награждаю тебя им и дарю орденский знак с этого мундира — ты заслужил его. Как мундир тебе к лицу! Словно для тебя и сшит!

— Ваше величество, может быть, не заметили, что орден весь в бриллиантах?

— Заметил.

— Он стоит, пожалуй, тысяч шесть дукатов…

— Мне хотелось бы, чтобы он стоил десять тысяч.

Король облачился в мундир герцога, на котором действительно был всего-навсего один серебряный орден Святого Георгия, и поспешил застегнуться.

— Странно, до чего мне впору твой мундир, д’Асколи; в моем мне почему-то было душно. Ух!

И король глубоко вздохнул.

Тут послышались шаги почтмейстера.

Король схватил плащ и собрался накинуть его на герцога.

— Что вы, ваше величество? — воскликнул д’Асколи.

— Я подаю вам ваш плащ, государь.

— Но я не допущу, чтобы ваше величество…

— Допустишь, черт побери!

— Однако, государь…

— Замолчи!

Появился почтмейстер.

— Кабриолет ваших превосходительств заложен, — сказал он и замер от удивления.

Ему показалось, что в путниках произошла какая-то непонятная перемена и что расшитый мундир теперь на других плечах и ордена — на другой груди.

Тем временем король расправлял на герцоге плащ.

— Чтобы избежать беспокойства в дороге, его превосходительство желает заранее уплатить за почтовых лошадей вплоть до Террачины, — сказал король.

— Чего же проще, — подхватил почтмейстер. — Тут всего восемь перегонов наготове, за каждую лошадь по два франка — итого тринадцать дукатов, за двух запасных лошадей по два франка — один дукат. Всего четырнадцать дукатов. А сколько вы, ваши превосходительства, платите своим кучерам?