Бютон покраснел сквозь загар и вдруг в первый раз взглянул мне прямо в лицо.
— Вы знаете, — заговорил он, — что я готов умереть за своего сеньора. Прежде, чем огонь коснется Со, он должен сжечь меня. Но, господин виконт, — продолжал он деловым тоном, — развелось много разных злоупотреблений, а этому надо положить конец. Женщины и дети умирают с голоду, и мы должны помочь им. Бедняки платят подати, а богатые люди свободны от них. Бедняки чинят дороги, а богатые только ездят по ним. У бедняков нет даже соли, а король ест на золоте. Всему этому надо положить конец, хотя бы и путем сожжения замков, — мрачно закончил он.
Неожиданное красноречие, обнаруженное кузнецом, уверенность, с которой он говорил, совершенно новый ход мыслей, который я никак не мог у него подозревать, — все это озадачило меня, и некоторое время я не мог сказать ничего. Дюри воспользовался этим, вновь вступив в разговор.
— Теперь вы изволите видеть необходимость такого комитета, — вкрадчиво сказал он. — Надо как-нибудь поддерживать спокойствие…
— Я вижу только то, что есть бунтовщики, которые находятся на воле, но которым лучше было бы сидеть в колодках. Поддержание спокойствия — это дело короля… Администрации…
— Она же совершенно расстроена… — произнес было Дюри, но смутился.
— Так пусть приведут ее в порядок! — закричал я. — Ступайте прочь! Я не желаю иметь дела ни с вами, ни с вашим комитетом!
— Однако, в других провинциях Лианкур, Рошфуко отнеслись к этому делу иначе, — проговорил опять Дюри, сокрушенный неудачей своей миссии.
— А я не желаю, — возразил я. — Не забывайте, что вы потом ответите за свои действия. Я уже предупредил вас, что это государственная измена.
— Ну, в таком случае, быть пожарам, — пробормотал кузнец. — Не успеет наступить утро, как зарево будет уже на небе. И все это падет на вашу голову.
Я хотел запустить в него тростью, но он уклонился от удара и медленно пошел прочь. Дюри двинулся за ним. Его лицо стало еще бледнее, а парадный костюм висел на нем, как на вешалке.
Я молча стоял и смотрел на них, пока они не скрылись с глаз, потом повернулся к кюре, желая услышать, что он скажет.
Но кюре исчез. Может быть, для того, чтобы перехватить их у ворот и потолковать с ними. И действительно, скоро из-за угла показалась его сухая фигура, почти не отбрасывавшая тени: был полдень. Он что-то бормотал про себя, но, подойдя ко мне, поспешил принять бодрый вид.
— Я вступил в их комитет, — сказал он со слабой улыбкой.
— Не может быть!
— Почему же не может быть? Разве я не предсказывал наступления этого дня? Вам я советую оставаться на стороне вашего сословия. А я человек бедный и стану на своей стороне. Что касается комитета, то лучше хоть какое-нибудь правительство, чем вообще никакого. Вы сами прекрасно понимаете, что прежний механизм правления разрушен. Интендант бежал, народ на доверяет чиновникам. Солдаты заодно с народом, сборщики податей — Бог знает где…
— В таком случае нужно, чтобы дворянство…
— Приняло на себя руководство и стало править? — перебил он меня. — При помощи кого же? Кучки слуг и стражников? И это против такой толпы, что вы видели на площади? Невозможно!
— Кажется, все перевертывается вверх ногами, — сказал я тоном полной безнадежности.
— Нужно более крепкое и устойчивое управление, — произнес он, обмахиваясь шляпой. — Вот что я еще хотел вам сказать: я слышал от Дюри, что дворянство решило собраться в Кагоре, чтобы общими усилиями обуздать народ. Теперь это бесполезно и даже вредно. Это может привести к тем самым эксцессам, которых хотят избежать. Бютон говорил, конечно, не зря. Он сам — добрый человек, но знает, что есть люди другого склада, и есть не мало уединенно стоящих замков, где живут лишь нарядные женщины и дети.
— Неужели вы опасаетесь жакерий 23 ? — вскричал я в ужасе.
— Бог знает, что будет, — торжественно отвечал он. — Сколько лет знать веселилась в Версале, принося в жертву жизнь мужика. Теперь, может быть, пришел черед расплатиться за все это.
Кюре ушел, а я еще долго не мог успокоиться. Чтобы узнать новости, я велел оседлать лошадь и поехал в сопровождении двух слуг по направлению к Кагору. Едва выбрался я на большую дорогу, как из-за пригорка показался экипаж. Перевалив через гребень, он медленно спускался по дороге. На фоне ясного неба над кузовом четко вырисовывалась фигура дородного кучера я две головы стоявших на запятках лакеев. По мере приближения экипажа я сообразил, что он принадлежит маркизе де Сент-Алэ. Первым моим желанием было взять в сторону и избежать встречи. Но гордость помешала мне сделать это, и, натянув поводья, я двинулся ему навстречу.
Вскоре мы поравнялись. Втайне надеясь встретить Луи, я был убежден, что встречу саму маркизу. Поэтому, проезжая мимо, я снял шляпу и отвесил поклон: вежливость нигде не мешает.
Ожидания мои не оправдались: вместо маркизы посередине экипажа восседала маленькая мадемуазель Дениза. После всего случившегося ранее я должен был ограничиться поклоном, не произнося ни слова. Но я заметил, как лакеи оскалили зубы — вероятно, обращение со мной маркизы сделалось предметом их пересудов. Тотчас бледное лицо Денизы вспыхнуло, и я инстинктивно остановил лошадь. Перед мадемуазель сидели спиной к упряжке две служанки, уставившиеся на меня с самым глупым видом.
— Мадемуазель! — воскликнул я.
— Монсеньер, — машинально ответила она.
В сущности было сказано все, что было допустимо в данной ситуации. Оставалось только раскланяться и ехать дальше. Но что-то заставило забыть меня о правилах этикета, и я спросил:
— Вы изволите ехать в Сент-Алэ?
Ее губы зашевелились, но ответа я не расслышал. Вместо нее ответила — и довольно грубо — одна из ее служанок:
— Предположим, да.
— А сама маркиза де Сент-Алэ?
— Маркиза по делам осталась в Кагоре с сыном, — тем же тоном отвечала прислуга.
Теперь уже наверное мне следовало ехать, но вид девушки, еще недавно бывшей моей невестой, заставил меня высказать все же опасения, которые были у меня в голове.
