— Ох, здесь страшновато, — попятившись, заметил принц.
— Это очаг, ваше высокопреосвященство.
— Я понимаю. Но поскольку вы цитировали Шекспира, я процитирую Мольера: «Бывает очаг и очаг». У этого вид совершенно дьявольский, и запах из него мне не нравится. Что там у вас варится?
— То, о чем вы просили, ваше высокопреосвященство.
— В самом деле?
— Разумеется. Надеюсь, ваше высокопреосвященство одобрит образчик моего умения. Я собирался взяться за работу лишь завтра вечером, так как вы, монсеньер, намеревались навестить меня послезавтра, но ваши планы изменились, и я, как только увидел вас едущим на улицу Сен-Клод, сразу разжег очаг и приготовил смесь. Она уже кипит: через десять минут вы получите ваше золото.
— Как! Тигли уже в очаге?
— Через десять минут у нас будет золото — такое же чистое, как в венецианских цехинах и тосканских флоринах.
— Увидим — если, конечно, что-нибудь можно будет увидеть.
— Безусловно, только нам следует принять необходимые меры предосторожности.
— Какие же?
— Прикройте лицо этой маской со стеклами для глаз, иначе пламя может повредить вам зрение — настолько оно жаркое.
— Черт возьми, будем осторожны! Я буду держать маску у глаз и не расстанусь с нею даже за сто тысяч экю, что вы мне пообещали.
— Надеюсь, монсеньер, ведь глаза у вашего высокопреосвященства красивы и умны.
Комплимент отнюдь не прогневал принца, который очень ревниво относился к своей внешности.
— Стало быть, вы говорите, что мы увидим золото? — переспросил он, прилаживая маску.
— Надеюсь, монсеньер.
— На сто тысяч экю?
— Да, монсеньер, быть может, немного больше, потому что смесь я сделал очень насыщенную.
— Вы и в самом деле благородный чародей, — проронил принц, сердце которого радостно забилось.
— Но не столь благородный, сколь ваше высокопреосвященство, соблаговолившее похвалить меня. Теперь, монсеньер, извольте немного посторониться, я сниму с тиглей крышку.
Бальзамо надел короткую асбестовую рубаху, крепкой рукою взял железные щипцы и поднял раскаленную докрасна крышку; под ней стояли четыре тигля одинаковой формы. В одних смесь была ярко-красной, в других — светлее, но еще отливавшая пурпуром.
— Вот и золото! — промолвил прелат вполголоса, словно боясь громким разговором нарушить совершающееся перед ним таинство.
— Да, ваше высокопреосвященство. Эти тигли разогреты неравномерно: одни были в огне двенадцать часов, другие одиннадцать. Смесь — этот секрет я раскрываю вам как другу науки — превращается в нужное вещество только в момент кипения. Но как вы можете наблюдать, монсеньер, первый тигель уже посветлел: вещество готово, пора его переливать. Соблаговолите посторониться, ваше высокопреосвященство.
Принц выполнил просьбу четко, словно солдат, который услышал приказ начальника. Отбросив щипцы, уже нагревшиеся от соприкосновения с раскаленной крышкой тигля, Бальзамо подвез к очагу нечто вроде наковальни на колесиках, на которой в специальных углублениях были установлены восемь цилиндрических форм средней вместимости.
— Что это, дорогой чародей? — спросил принц.
— Это, монсеньер, обычные литейные формы, куда я буду отливать ваши слитки.
— Ах, вот оно что, — отозвался принц и удвоил внимание.
Бальзамо разложил на полу в виде валика белые льняные очески.
Встав между наковальней и очагом, он открыл толстую книгу, с палочкой в руке прочитал заклинание и взял в руки гигантские щипцы, которыми можно было охватить тигель.
— Золото получится превосходное, монсеньер, самого лучшего качества.
— Как! Вы собираетесь вытащить этот горшок из огня? — изумился принц.
— Да, монсеньер, тигель весит пятьдесят фунтов. Уверяю вас, мало кто из литейщиков обладает моей силой и ловкостью, так что ничего не бойтесь.
— И все же, вдруг тигель лопнет…
— Такое случилось со мной лишь однажды, ваше высокопреосвященство: это было в тысяча триста девяносто девятом году, когда я проводил опыт вместе с Никола Фламелем [149], в его доме на улице Писцов, подле часовни Сен-Жак-ла-Бушери. Бедняга Фламель чуть было не лишился жизни, а я потерял двадцать семь мерок вещества, более ценного, чем золото.
— Какого черта вы мне тут плетете, магистр?
— Это правда.
— Выходит, вы занимались важной работой в тысяча триста девяносто девятом году?
— Да, монсеньер.
— С Никола Фламелем?
— Да, с Никола Фламелем. Мы с ним открыли секрет лет за пятьдесят или шестьдесят до этого, работая с Пьером Добрым в городе Нола. Он закрыл тигель недостаточно быстро, и я из-за испарений больше чем на десять лет лишился правого глаза.
— Вы работали с Пьером Добрым?
— Да, с тем самым, который сочинил знаменитый трактат «Margarita pretiosa» [150]. Вы, разумеется, его знаете?
— Да, он датируется тысяча триста тридцатым годом.
— Это именно он, ваше сиятельство.
— И вы знали Пьера Доброго и Фламеля?
— Я был учеником одного и учителем другого.
Пока изумленный кардинал задавал себе вопрос, не сам ли дьявол или какой-нибудь его приспешник стоит рядом с ним, Бальзамо сунул в очаг щипцы с длинными ручками.
Все было сделано уверенно и быстро. Алхимик ухватил тигель щипцами дюйма на четыре ниже края, приподнял его немного, чтобы убедиться, что взялся надежно, а затем напряг мускулы и поднял зловещий горшок из пылающей печи. На раскаленной глине появились белые бороздки, похожие на молнии, прорезающие грозовую тучу, затем края тигля сделались темно-красными, тогда как сам конический тигель казался серебряно-розовым во мраке очага, и наконец кипящий металл, на котором образовалась фиолетовая пленка с золотистыми прожилками, зашипел в носике тигля и полился огненной струей в черную форму: золотая зеркальная поверхность презренного металла дымилась и подрагивала.
— Теперь вторая, — промолвил Бальзамо, переходя к другой форме.
И она была наполнена с той же силой и сноровкой. Со лба у алхимика струился пот; кардинал, стоя в темноте, осенял себя крестным знамением.
Картина действительно была дикая и полная величественного ужаса. Бальзамо, освещаемый красноватыми отблесками расплавленного металла, напоминал извивающихся в котлах грешников Микеланджело или Данте. Кроме того, кардинала волновало неведомое.
Передышки между двумя разливами Бальзамо себе не дал: времени было мало.
— Тут получится небольшой угар, — проговорил он, наполнив вторую форму. — Смесь кипела на сотую долю минуты дольше, чем нужно.
— Сотую долю минуты? — воскликнул кардинал, уже не пытаясь скрыть своего изумления.
— В алхимии это очень много. Но пока, ваше высокопреосвященство, у нас есть два пустых тигля и две полные формы с сотней фунтов чистого золота.
Захватив своими массивными щипцами первую форму, он бросил ее в воду, форма зашипела и долго дымилась; затем он вытащил из нее безупречный слиток золота, похожий на сплющенную с концов сахарную голову.
— Нам придется подождать почти час, пока доспеют другие тигли. Может быть, тем временем ваше высокопреосвященство посидит или подышит свежим воздухом? — осведомился Бальзамо.
— А это золото? — не ответив на вопрос, спросил кардинал.
Бальзамо усмехнулся. Кардинал был в его руках.
— Вы сомневаетесь, монсеньер?
— Знаете, ученые столько раз обманывались.
— Вы не досказали свою мысль, принц, — отозвался Бальзамо. — Вы полагаете, что я вас обманул, причем умышленно. Ваше высокопреосвященство, я слишком мало стоил бы в собственных глазах, если бы мое честолюбие не шло дальше стен моего кабинета: вы покинули бы его в восхищении, которое при первой же пробе золота и утратили. Полно вам, принц, окажите мне честь и поверьте, что, пожелай я вас обмануть, я сделал бы это ловчее и для более возвышенной цели. Впрочем, ваше высокопреосвященство знает ведь, как проверить золото?
