Ознакомительная версия. Доступно 36 страниц из 177
* * *
В первый день финальных состязаний по бегу Шаса сумел достать для девушек билеты, но места находились высоко на северной трибуне. Матильда Джанин взяла у Шасы бинокль и взволнованно разглядывала огромную арену внизу.
– Я его не вижу, – ныла она.
– Он еще не вышел, – уверял Шаса. – Сначала бегут стометровку…
Но он тоже волновался. В полуфинальном забеге на двести метров Дэвид прибежал вторым после великого американского спортсмена Джесси Оуэнса, «Черной Антилопы», и тем самым обеспечил себе место в финале.
– Я так нервничаю, что, боюсь, у меня будет приступ меланхолии, – говорила Матильда Джанин, не опуская бинокль; по другую сторону от Шасы Тара волновалась не меньше.
– Это отвратительно! – сказала она с такой яростью, что Шаса встревоженно повернулся к ней.
– Что именно?
– Ты разве не слышишь?
– Прости, Дэвид может выйти в любой момент…
Его слова заглушил гром аплодисментов, зрители вскочили: финалисты забега на сто метров выпрямились и побежали по дорожкам; но когда они пересекли финишную черту, звук изменился, и к аплодисментам примешались стоны и недовольные выкрики.
– Вот! – Тара схватила Шасу за руку. – Послушай!
В толпе поблизости кто-то крикнул:
– Опять выиграл американский негр!
И еще ближе:
– Американцам должно быть стыдно позволять черным животным носить цвета своей страны.
– Эти расисты отвратительны. – Тара оглянулась, старясь разглядеть, кто говорил, потом снова повернулась к Шасе. – Немцы угрожают отказать в медалях всем представителям тех, кого они называют низшими расами: черным и евреям, – громко сказала она. – Мерзавцы.
– Успокойся, – прошептал Шаса.
– Разве тебе все равно? – вызывающе спросила Тара. – Ведь Дэвид еврей.
– Конечно, мне не все равно, – тихо ответил он, в замешательстве оглядываясь. – Пожалуйста, замолчи, Тара, сейчас перерыв.
– Я думаю… – вопреки просьбе Шасы еще громче заговорила Тара, но Матильда Джанин вдруг пронзительно закричала:
– Вот он – вот Дэвид!
Шаса с облегчением вскочил.
– Вон он! Давай, Дэви! Беги, как антилопа!
Финалисты забега на двести метров собрались в дальнем конце арены, они подпрыгивали и размахивали руками – разогревались.
– Дэвид просто неописуем, правда? – требовательно спросила Матильда Джанин.
– Думаю, это прекрасно его описывает, – согласился Шаса, и она ущипнула его за руку.
– Ты знаешь, что я имела в виду.
Спортсмены разошлись по своим дорожкам, и вперед вышел судья на старте. На огромной арене снова воцарилась тишина, бегуны пригнулись и сосредоточенно застыли.
Раздался выстрел – на таком расстоянии он показался негромким щелчком – и спортсмены устремились вперед; строгой ровной шеренгой, мелькая длинными ногами, размахивая руками, они летели на волне звука, но вот линия начала утрачивать прямизну, выпятившись в центре; впереди несся черный человек-пантера, и рев толпы стал членораздельным.
– Дже-сси Оу-энс, – повторялся ревущий припев, и чернокожий пересек финишную черту, увлекая за собой остальных бегунов.
– Что случилось? – кричала Матильда Джанин.
– Джесси Оуэнс победил, – проорал Шаса, пытаясь перекричать толпу.
– Знаю – но Дэвид? Что Дэвид?
– Не знаю. Не видел. Они были слишком близко друг к другу.
Они ждали в лихорадочном волнении, пока над стадионом не загремели громкоговорители.
– Achtung! Achtung!
И во множестве немецких слов они различили:
– Джесси Оуэнс, Картер Браун, – а потом ошеломляющее: – Дэвид Абрахамс.
Матильда Джанин завопила:
– Держите меня, я упаду в обморок! Дэвид выиграл бронзу!
Она продолжала кричать и подпрыгивать на месте – слезы радости беспрепятственно текли по ее щекам и капали с подбородка, – когда внизу, на зеленом поле, худой долговязый спортсмен в шортах и майке поднялся на низшую ступень пьедестала почета, наклонил голову и ему на шею повесили ленту с бронзовой медалью.
В тот вечер они вчетвером начали праздновать победу Дэвида в гостиной номера Сантэн в «Бристоле». Блэйн произнес короткую поздравительную речь, а Дэвид застенчиво стоял посреди номера и явно стеснялся, пока его поздравляли и чокались с ним шампанским. Шаса во славу Дэвида выпил целый бокал великолепного «Боллинже» 1929 года, который по такому случаю предоставила Сантэн.
Еще один полный бокал зекта он выпил в кафе на углу Курфюрстендамм, прямо через улицу от гостиницы, и вчетвером, взявшись за руки, они отправились гулять по этой знаменитой улице развлечений. Все признаки разложения, запрещенные нацистами: бутылки кока-колы на столиках уличных кафе, звуки джаза, доносящиеся из заведений, плакаты с Кларком Гейблом и Мирной Лой [66], – все появилось снова, по особому разрешению, только на время Олимпиады.
Они зашли в очередное кафе, и на этот раз Шаса заказал шнапс.
– Притормози, – шепнул Дэвид; он знал, что Шаса редко пьет спиртное, да и то не больше стакана вина или пива.
– Дэви, мой мальчик, не каждый день мой старый товарищ выигрывает олимпийскую медаль.
Шаса раскраснелся под темным загаром, его глаза лихорадочно блестели.
– Эй, я тебя домой не понесу, – предупредил Дэвид.
Они пошли дальше по Курфюрстендамм. Шаса нелепыми шутками заставлял девушек хохотать.
– Ах, meine lieblings, dis is de famousa [67] кофейня Кранцлера, нет? Зайдем и выпьем не-е-много шампанского, да?
– Это итальянский, а не немецкий, – сказала Тара. – По-моему, ты напился.
– Напился! Какое грязное слово в таких прелестных устах, – ответил Шаса и ввел ее в элегантную кофейню.
– Больше никакого шампанского, Шаса, – предупредил Дэвид.
– Дружище, неужели я должен пить за твою вечную славу пиво?
Шаса щелкнул пальцами, подзывая кельнершу, и та наполнила четыре бокала шипучим желтым вином.
Они продолжали смеяться и болтать и не сразу заметили неожиданную тишину, воцарившуюся в кофейне.
– Боже, – прошептала Тара. – А вот и кавалерия.
В помещение вошли шесть штурмовиков в коричневой форме. Они, очевидно, участвовали в какой-то церемонии или выполняли со своим отрядом какое-то задание, потому что двое несли свернутые знамена. Столь же очевидно было и то, что они уже выпили; вели они себя воинственно и буйно, и кое-кто из посетителей кафе торопливо взял шляпу и пальто, расплатился и вышел.
Штурмовики сели за пустой стол рядом с четверкой и заказали кельнерше пиво. Хозяин кофейни, стремясь избежать неприятностей, подошел к их столику и подобострастно поздоровался. Они поговорили. Потом хозяин удалился, предварительно вытянувшись по стойке смирно и отдав нацистский салют. Все шестеро штурмовиков мгновенно вскочили и ответили на приветствие, щелкнув каблуками и крикнув: «Хайль Гитлер!»
Матильда Джанин, которая выпила полный бокал шампанского, взвизгнула и разразилась беспомощным хихиканьем, и внимание всех штурмовиков мгновенно сосредоточилось на ней.
– Заткнись, Мэтти, – попросил Дэвид, но это лишь ухудшило положение. Матильда Джанин закатила глаза и покраснела от усилий перестать смеяться, но не сдержалась и захохотала еще громче. Штурмовики переглянулись, подошли и окружили их столик.
Их предводитель, плотный сержант средних лет, что-то сказал, и Тара ответила на своем школьном немецком.
– Ага, – сказал сержант по-английски с сильным акцентом. – Вы англичане.
– Моя сестра очень молода и глупа.
Тара сердито взглянула на Матильду Джанин. Та хихикнула сквозь платок, которым зажимала рот.
– Они англичане, – сказал сержант, словно это объясняло любую глупость, и уже начал отворачиваться, но один из молодых штурмовиков внимательно пригляделся к Дэвиду.
Теперь он на приличном английском спросил:
– Вы бегун? Вы выиграли бронзовую медаль. Дэвид Абрахамс.
Дэвид смущенно кивнул.
