– Ты человек или морок? – вырвалось у Вефрид. – Это нави когда приходят, ничего не весят, а только птичьи следы оставляют!
– Хочешь потрогать? – Коль высоко поднял брови. – Ну ладно, я разрешаю.
– Да иди ты… в баню, там самое место таким, как ты! – хмыкнула Вефрид.
И невольно отметила: для одинокого чужака он слишком смел. В этом Людяна права, хоть и неохота это признать.
– Ты там чего-то видела? – Коль окинул глазами озеро, где потихоньку редел туман, изгоняемый первыми лучами солнца.
– Я высматриваю Перуна. Сегодня такой день, когда можно его увидеть.
– Перуна! Да ну! – Коль ухмыльнулся. – Он тебе тут встречу назначил?
– Зря смеешься. Один раз я видела его, вот как тебя сейчас. Я тогда была совсем маленькая, по четвертому или пятому лету. Он-то точно был настоящий, а про тебя не знаю! Он ехал на коне на том берегу, – Вефрид кивнул за озеро, – конь был вороной, огромный, как туча грозовая, и такой же темный, а по шкуре мелкие белые пятнышки, будто град. Грива и хвост – черные-пречерные, как уголь. Сам Перун был головой до неба, в кольчуге, в шлеме, как у отца, а бородища на всю грудь, рыжая. Копье в руке. Он нынче утром через небесную реку переезжает, с полудня на полуночь, к лету спиной, к зиме лицом. Посреди реки конь его подкову теряет – ту, что из льда сделана, и когда он этой подковой по облакам бьет, то на земле град сыпет. И от той подковы вода во всех реках холодеет, и купаться больше нельзя.
– Вот, стало быть, как у вас рассказывают?
– А у вас как-то не так?
– А у нас… Рассказывают, что в Перунов день медведь через реку идет да того… желтого в воду пускает!
– Фу! – Вефрид поморщилась. – Что ты мне всякие гадости рассказываешь? Ступай-ка лучше делом займись! Тебе-то чего здесь высматривать?
– Тебя. – Коль взглянул ей в глаза, даже наклонился немного. – Вышел, смотрю: Заря сама по заборолу гуляет. Как же не подойти?
Вефрид скривилась, будто нюхнула тухлого. Красавицей она себя не считала и знала, что, по мнению словенских баб, слишком мала ростом и тоща, чтобы быть хорошей невестой. Весь ее вид говорил: мое главное достоинство – честь рода, а румяные щеки и круглые бока оставьте для себя. Для своих шестнадцати лет единственная дочь Эскиля Тени держалась даже слишком строго и серьезно, и при ее высоком положении ни один парень не позволял себе с ней ни малейших шуток.
– Не забываешься ли ты, дренг? – Она бросила на Коля строгий надменный взгляд. – Тебя мало что не в лесу под ореховым кустом нашли, а мы в родстве с Анундом конунгом из Озерного Дома. Моя мать когда-то чуть не вышла замуж за младшего сына княгини Сванхейд. И я… очень возможно, выйду замуж в Хольмгарде.
– В Хольмгарде? – Коль едва не подпрыгнул, в его глазах мелькнуло чувство, очень похожее на острую тревогу, даже на страх. – Ты там кого-то знаешь?
Он подался к Вефрид, и она попятилась, удивленная.
Чего он испугался? Будто она сказала, что собирается в Ётунхейм!
– Не знаю. Я там никогда не была. Моя мать, когда еще была девушкой, несколько лет прожила там у дроттнинг Сванхейд. И когда она уезжала, Сванхейд сказала… Ну, это не твое дело! – решительно закончила Вефрид и направилась назад к лестнице.
На ходу она недовольно нахмурилась: заболталась, а надо было сразу гнать Коля прочь с заборола. Отвлек ее, бес приблудный: опять она Перуна проворонила. Никто из родных не верил, что в детстве она и правда его видела, но Вефрид и сейчас помнила это зрелище совершенно отчетливо. Все в нем было так, как рассказывала Людяна, их с братьями нянька-словенка. Не раз уже, когда облака в небе рисовались особенно ясно и отчетливо, Вефрид казалось, что вот-вот она увидит кого-то из богов или их жилища. Почти видела в озаренных солнцем белых грудах золотую женщину на крыльце золотого дома… Рагнар, младший брат, твердит, что ничего она не видела, а, наслушавшись Людяны, вообразила себе Перуна и вбила в голову, будто видела… Но Рагнар просто завидует – он сам яйца в соломе и грибы в лесу хорошо замечает, больше ничего. Пройди Перун у него прямо над головой – не увидит.
Посреди двора уже старик Рогозинка дудел в рожок – солнце встало.
* * *
У двери децкой избы [727] стоял Гудлауг Валун – из бывших хирдманов Эскиля Тени, теперь служивший у него тиуном, то есть управителем хозяйства. Вефрид, как дочь хозяина, он приветствовал, изобразив нечто среднее между почтительным кивком и легким поклоном; выпрямившись, строго воззрился ей за спину, где Коль небрежным шагом спускался с лестницы:
– Эй ты, бродяга! А ну бегом в избу, иначе поедешь голодным. Быстро ешь – и в клеть, будем носить припасы к лодкам. Живей!
Коль и его брат Орм объявились в Видимире дней через десять после Середины Лета – словене его называют Ярилиным днем. Орм, старше Коля лет на десять-двенадцать, совершенно на него непохожий темнобородый мужчина, рассказал: они родом из киевских русов, пришли в Хольмгард вместе с дружиной князя Святослава, но там решили с ним расстаться и податься на восток, где, говорят, легко добыть хорошие меха и есть возможность продавать их в Булгар. В этом ничего необычного не было – с тех пор как лет сорок назад был проложен прямой путь из Мерямаа до Булгара, целые словенские роды перемещались на восток, от озера Ильмень к Мерян-реке. Население Видимиря наполовину состояло из таких переселенцев, и у этих же родов брали жен бывшие хирдманы Эскиля Тени, поселившиеся вместе с ним. Удивляло то, что братья Орм и Коль явились лишь вдвоем и почти без пожитков, даже без котомок за плечами, в каких-то поношенных свитах не по росту. Однако по виду и повадкам они походили скорее на богатых людей, чем на бедных; видно было, что они не привыкли к нужде. Сказали, что где-то на Мсте ограбили их лихие люди, лодку с пожитками забрали. На законный вопрос Эскиля, почему они пустились в такой дальний путь вдвоем, даже не дождались сборщиков дани, Орм неохотно ответил, что они, мол, повздорили в Киеве с одним очень могущественным человеком и им стоило поскорее скрыться с глаз.
«Кто же этот человек?» – осведомился Эскиль.
«Это, правду сказать, самый могущественный человек в Киеве после князя Святослава, – хмурясь, ответил Орм. – Это киевский воевода – Мстислав Свенельдич».
«Понимаю. – Эскиль усмехнулся. – Я знавал его когда-то давно, еще при жизни Ингвара. Мы были в походе на греков и потом, когда гуляли по Вифинии и сидели в Гераклее, тому уж двадцать лет… А при жене его Эльге, говорят, Свенельдич набрал еще больше силы, чем при муже».
«Это истинная правда! – подтвердил Орм. – Он распоряжается в Киеве, будто это он – князь, особенно когда Святослава в городе нет, а это бывает довольно часто. Ты сам можешь понять, что людям, чьи деды жили в Киеве еще при Олеге Вещем, не очень-то приятно подчиняться человеку, который вовсе не князь и даже сам в Киеве пришлый!»
Оба брата, Орм и Коль, на славянском языке и на русском говорили одинаково свободно; что они из киевских русов, можно было не сомневаться. По ухваткам это были люди высокородные, привычные скорее к оружию войны, чем к орудиям мирного хозяйства. Прочего Эскиль проверить не мог: людей из южных русских земель он не видел давным-давно. Пожалуй, с того далекого дня, когда сам Мстислав Свенельдич сказал ему на прощание: «В Киеве и в Русской земле ты – вне закона. И все твои варяги тоже». Мистина слов на ветер не бросает, это Эскилю было хорошо известно. К счастью, соваться в Киев ему больше не требовалось. Женившись на двоюродной племяннице Эйрика Берсерка, владыки Мерямаа, Эскиль на пару лет обосновался в Силверволле, но потом Эйрик счел нужным позаботиться о западном рубеже своих владений, и Эскиль с семьей перебрался в Видимирь, наследство его жены от ее первого мужа. Место это было очень важным: от озера Видимирь начинался сплошной водный путь, ведущий сперва в Мерямаа, а потом, через десятки переходов, способный привести в Булгар и даже в хазарский Итиль. К западу от Видимиря, через два перехода по волоку, за погостом Забитицы на Мсте, начинались владения князей Хольмгарда, то есть он служил своеобразной пряжкой, соединявшей две стороны света.
