Ознакомительная версия. Доступно 31 страниц из 153
Гасконцу больше нечего было рассказать.
— Ну, а ты-то, бродяга, как? — поинтересовался он.
— Я, — отвечал нормандец, — удирал от конников Каррига чуть ли не до Баньер-де-Люшона. Я тоже подумывал отправиться в Испанию, но встретил бенедиктинца, которому понравилась моя благообразная внешность, и он взял меня на службу. Он направлялся в Кельн-на-Рейне, чтобы получить какое-то наследство по поручению своего монастыря. Кажется, я увел его чемодан и сундук, да и деньги, по-моему, тоже.
— Плутишка, — ласково прокомментировал гасконец.
— Пришел я в Германию. Вот уж разбойничья страна! Ты говоришь — кинжал? Но кинжал хотя бы стальной. А там они дерутся только пивными кружками. В Майнце жена одного трактирщика очистила меня от дукатов бенедиктинца. Она была прехорошенькая и так меня любила… Ах, друг мой Плюмаж, — вздохнул Галунье, — ну за что мне такое несчастье, почему я так нравлюсь женщинам? Не будь их, я мог бы купить себе домик в деревне, чтобы спокойно жить в старости, маленький садик, лужок, на котором цвели бы розовые маргаритки, ручеек, а на нем мельница…
— А на мельнице мельничиха, — ввернул гасконец. — Ты чересчур влюбчив.
Галунье ударил себя кулаком в грудь.
— Страсти! — воскликнул он, возведя очи горе. — Страсти превращают жизнь в пытку и не дают молодому человеку отложить на черный день!
Высказав это здравое замечание, брат Галунье продолжал:
— Подобно тебе, я менял город за городом в этой плоской, жирной, глупой и нудной стране. Что я там видел? Худющих, желтых, как шафран, студентов, дураков, поэтов, завывающих при свете луны, ожиревших бургомистров, у каждого из которых по племяннику, жаждущему, чтобы дядюшка преждевременно отошел в лучший мир, церкви, где не поют мессу, Женщин… нет, не могу ничего худого сказать о представительницах прекрасного пола, чьи прелести усладили и сломали мою жизнь, наконец, жилистое мясо и пиво вместо вина.
— Битый туз! — решительно изрек Плюмаж. — Ноги моей никогда не будет в этой дрянной стране.
— Я повидал Кельн, Франкфурт, Вену, Берлин, Мюнхен и еще множество других городов и всюду встречал компании молодых людей, распевающих заунывные песни. Точь-в-точь как ты, я вдруг ощутил тоску по родине, пересек Фландрию, и вот я здесь.
— Франция! — воскликнул Плюмаж. — Нет ничего лучше Франции, малыш!
— Благороднейшая страна!
— Родина вина!
— Отчизна любви! — Но тут Галунье прервал лирический дуэт, который они исполняли с одинаковым воодушевлением, и спросил: — Дорогой мэтр, а только ли полное отсутствие мараведи вкупе с любовью к отчизне заставило тебя пересечь границу?
— А тебя только ли тоска по родине?
Брат Галунье покачал головой, Плюмаж опустил глаза.
— Была и другая причина, — сказал он. — Как-то вечером, завернув за угол, я нос к носу столкнулся… Догадался с кем?
— Догадался, — ответил Галунье. — После такой же встречи я, смазав пятки, удрал из Брюсселя.
— Увидев его, дорогуша, я понял, что воздух Каталонии вреден для меня. Но свернуть с дороги Лагардера ничуть не стыдно!
— Стыдно или не стыдно — я не могу сказать, но благоразумно, это уж точно. Ты знаешь судьбу наших сотоварищей, участвовавших в деле у замка Келюс?
Задавая этот вопрос, Галунье опять же невольно понизил голос.
— Да, — кивнул гасконец, — знаю. Наш мальчик заявил: «Вы все умрете от моей руки!»
— Начало уже положено. В нападении нас участвовало девятеро, считая капитана Лоррена, вожака разбойников. О его людях я не говорю.
— Девять отменных шпаг, — задумчиво произнес Плюмаж. — И все они вышли из этого дела, пусть раненые, с отметинами, залитые кровь, но живые.
— Штаупиц и капитан Лоррен погибли первыми. Штаупиц был из хорошего рода, хотя выглядел мужланом. Капитан Лоррен был военный, и испанский король дал ему полк. Штаупиц погиб у стен собственного замка под Нюрнбергом. Он был убит ударом между глаз.
И Галунье пальцем показал у себя на лбу — куда. Плюмаж инстинктивно повторил его жест и продолжал:
— Капитан Лоррен был убит в Неаполе ударом между глаз. Раны Христовы! Для тех, кто знает и помнит, это все равно что знак мстителя.
— Остальные преуспели, — подхватил Галунье, — потому что господин Гонзаго не оставил своими милостями никого, кроме нас. Пинто женился на даме из Турина. Матодор держал фехтовальную академию в Шотландии, Жоэль де Жюган купил дворянство где-то в глуши Нижней Нормандии.
— Да, да, — кивнул Плюмаж, — они были спокойны и довольны. Но Пинто был убит в Турине, Матодор был убит в Глазго.
— А Жоэль де Жюган, — продолжил брат Галунье, — был убит в Морло. И все одним и тем же ударом!
— Ударом Невера, черт возьми!
— Да, страшным ударом Невера!
Они разом замолкли. Плюмаж приподнял поникшие поля шляпы, чтобы стереть пот со лба.
— Остается еще Фаэнца, — наконец промолвил он.
— И Сальданья, — дополнил брат Галунье.
— Гонзаго много сделал для них. Фаэнца теперь шевалье.
— А Сальданья барон. Но придет и их черед.
— Немножко раньше, немножко позже наступит и наш, — прошептал гасконец.
— И наш, — вздрогнув, шепотом подтвердил Галунье. Плюмаж приосанился.
— Знаешь, дорогуша, — произнес он тоном человека, примирившегося с судьбой, — перед тем как рухнуть на мостовую или на траву с дыркою между бровей — я ведь понимаю, что победить его не смогу, — знаешь, что я ему скажу? А скажу я, как когда-то: «Эх, малыш, пожми только руку и, чтобы я умер со спокойной душой, прости старика Плюмажа!» Ризы Господни, именно так я и скажу.
Галунье не смог удержаться от гримасы.
— Я тоже постараюсь, чтобы он хоть поздно, но простил меня, — сказал он.
— Желаю удачи, золотце. А пока что он изгнан из Франции. Можно быть уверенным, что в Париже мы его не встретим.
— Можно, — повторил Галунье, но не слишком убежденно.
— Одним словом, в мире это единственное место, где меньше всего шансов повстречать его. Поэтому я здесь.
— И я тоже.
— И еще я хочу напомнить о себе господину Гонзаго.
— Да уж, он кое-что нам задолжал.
— Сальданья и Фаэнца окажут нам протекцию.
— И мы станет важными господами, как они.
— Раны Христовы! Из нас с тобой получатся неплохие щеголи, дорогуша!
Гасконец крутанулся на каблуке, а нормандец весьма серьезно заметил:
— Мне идут роскошные наряды.
— Когда я пришел к Фаэнце, — сообщил Плюмаж, — мне объявили: «Господин шевалье отсутствуют». Отсутствуют! — повторил он, пожав плечами. — Господин шевалье! А я ведь помню те времена, когда он юлил передо мною.
— Когда я явился в дом к Сальданье, — подхватил Галунье, — здоровенный лакей презрительно смерил меня взглядом и процедил: «Господин барон не принимает».
— Эх, — крякнул Плюмаж, — когда у нас тоже появятся верзилы-лакеи, мой, черт побери, будет груб, как подручный палача.
— Ах, — вздохнул Галунье, — мне хотя бы домоправительницу!
— Все у нас будет, дорогуша, прах меня побери! Если я верно понимаю, ты еще не встречался с господином де Перолем?
— Нет, я хочу обратиться прямо к принцу.
— Говорят, у него теперь миллионы.
— Миллиарды! Ведь этот дворец называют «Золотым домом». Я не гордый и готов стать, если нужно, финансистом.
— Ты что! Финансистом?
Этот вопль возмущения невольно вырвался из благородного сердца Плюмажа-младшего. Но он тут же спохватился и добавил:
— Да, это ужасное падение. Но если это правда, мой голубок, что тут делают состояния…
— Ты еще сомневаешься! — с энтузиазмом вскричал Галунье. — Неужто ты ничего не знаешь?
— Я много чего слышал, да только не верю в чудеса.
— Придется поверить. Тут сплошные чудеса. Тебе не доводилось слышать про горбуна с улицы Кенкампуа?
— Это о том, который предоставлял свой горб индоссантам 36 акций?
— Не предоставлял, а сдавал в наем в течение двух лет и, говорят, заработал на этом полтора миллиона ливров.
