Проклятие рода - Шкваров Алексей Геннадьевич

Встретился Иоганн и с новым наместником. Интересный оказался собеседник. Курбский был крупным мужчиной лет сорока, несколько высокомерным в общении. За ним тянулся шлейф славы не только любимца великого князя, (правда, опального ныне), но и опытного воеводы, искусного в сражениях и, главное, чрезвычайно образованного по тем временам человека. Князь Андрей Михайлович по памяти зачитывал на латыни отрывки из сочинений флорентийца Макиавелли о том, как должен править мудрый государь. Из этого Веттерман сделал вывод, что во многом новый наместник был не согласен с великим князем Иоанном, многое не одобрял, подчеркивал, что царем попираются древние боярские и княжеские права, упомянув даже старинный обычай и право отъезда вассала, если не хочешь служить своему сюзерену, ссылался на схожие обычаи, действующие в других странах. Называл Московию отсталой в образовании, погрязшей в молитвенном мракобесии. А когда прозвучала фраза: «Об уме государя судят по тем людям, которых он выбирает себе в советники», стало понятно, насколько Курбский уязвлен своей опалой. Пастор остерегся вступать в диспут с наместником, в основном отмалчивался или вставлял какие-то реплики, по которым определить одобряет ли он рассуждения князя, а заодно и сочинения Макиавелли или нет, судить было затруднительно. Но Курбского это и не интересовало. Казалось, князю необходимо было перед кем-то выговорится, в том числе и о своих «обидах», щегольнуть знанием языков – с Веттерманом он разговаривал исключительно на латыни или немецком.

Все стремительно изменилось после неожиданного побега Курбского на Литву. Город замер в ожидании скорого царского гнева, который мог обрушиться на всех без разбора. Помимо этого пришло известие, что московиты потерпели сокрушительное поражение в битве с литовцами на реке Уле, при этом погиб прежний наместник воевода Петр Шуйский. А изменивший царю Иоанну Курбский сразу выступил вместе с литовцами против Великих Лук.

Веттерман понял, каким бы тяжелым для него не было это решение – пора отправлять Элизабет в Ригу. Шустрый Франц Ниенштедт тут же пристроил девушку к ближайшему обозу, направляющемуся в Ливонию, снабдил всеми необходимыми сопроводительными бумагами и рекомендательными письмами. Пастору также пришлось написать прощение господину Крумхузену, в семье которого должна была теперь жить Элизабет. Веттерман собрал все имеющиеся у него средства и отдал дочери. Элизабет надолго повисла на шее у отца, рыдая о предстоящей разлуке и лежащей впереди общей неизвестности. Иоганн тоже едва сдерживал слезы, успокаивающе поглаживая округлые девичьи плечи, иногда легонько похлопывая по спине. У самого глаза были на мокром месте, но лишь когда Элизабет уселась в повозку, помахала в последний раз рукой отцу, обоз тронулся на выезд из города, Веттерман больше не смог сдерживаться и, рыдая, побрел в окончательно опустевший дом.

А далее на всех опустилась черное облако опричнины. Сразу после бегства Курбского в Юрьев прибыл новый наместник боярин Михаил Воронцов. Осенью 1566 года из-за подозрений в неблагонадежности жителей большинству из них было приказано покинуть город и переселиться в Московию. Веттерман, как настоятель собора, по-прежнему уважаемый наместником мог присоединиться к нескольким бюргерам, пользовавшимся доверием власти, а потому оставленных на месте, в числе которых, конечно, оказался и пронырливый Франц Ниенштедт. Но пастор предпочел разделить судьбу своих прихожан и отправился с ними в дальний, полный опасностей путь. Отличное время для размышлений!

Во Пскове от переселенцев постарались отделаться, быстренько переправив дальше, в Москву. Столица тоже пребывала в растерянности в связи с нововведениями великого князя, разделом государства на опричнину и земщину, бесчисленными выселениями одних хозяев и заселением дворов, усадеб, угодий новыми владельцами, (переезжали целые улицы), публичными казнями, постоянными объявлениями о чьей-то опале, и бесконечными перемещениями самого Иоанна между Александровской слободой и Москвой. Выходцев из Юрьева поселили на Болвановке, там же Веттерману удалось организовать лютеранскую общину, к которой присоединились и другие немцы, проживавшие на Бронной, Покровке, в Наливках, оставшиеся без окормления после отъезда капеллана Тиммануса Бракеля в Нарву. Появлялись и знакомые Иоганну прежде лица – бывший фогт из Дерпта Эларт Крузе и Каспар Эльферфельд – советник последнего епископа Германа, благополучно скончавшегося в Москве в 1563 г. Крузе еще в самом начале Ливонской войны решил было попробовать себя на военном поприще, но тут же угодил в плен. Фактически все они были когда-то пленниками великого князя, но за годы пребывания в Москве добились многого. Во вновь учрежденной царем Иоанном опричнине требовались и иноземцы, дабы следить за порядками в ливонских землях.

Чаще всего они появлялись в компании Иоганна Таубе, бывшего манрихтера - печатника рижского архиепископа и Альберта Шлихтинга, уроженца Померании, пушечного мастера и человека близкого к одному из главных опричников князю Афанасию Вяземскому, который пристроил бывшего артиллериста толмачом к личному врачу государя. Они тоже прошли через плен, освободились и были приняты в опричнину. С ними появлялся иногда и Генрих Штаден, уроженец Мюнстера, ныне состоявший толмачом при Посольском приказе. Единственный из всей компании перешедший на службу московитам исключительно добровольно. Все они громко восхваляли мудрость и величие московского государя, кичились своим положением перед остальными переселенцами, заодно и друг перед другом, хвастаясь количеством и обширностью имений, пожалованных великим князем в награду за службу. Каждый раз звучали одни и те же слова:

- Едим досыта, медами запиваем, тешимся сколь душе угодно. Слава великому государю Иоанну Васильевичу!

Все они были относительно молодыми людьми. Но Веттерман отметил несколько объединяющих их всех особенностей – беспринципность, заносчивость, жадность, лицемерие, желание выслужится любой ценой перед новыми хозяевами. Про себя пастор подумал: «Придет время, и все вы с легкостью перегрызете глотки любому, в том числе и своему соплеменнику, а потом с такой же легкостью предадите тех, кому сейчас так рьяно служите». Переселенцы большей частью своей относились к ним с настороженностью, не слишком доверяя красочным рассказам о безбедной и богатой жизнью при дворе. Но не все. Так сильно перепугавшийся при встрече с Кудеяром ратман Шрове ужом вился вокруг старожилов, лебезил, стараясь разузнать побольше о нравах и московских обычаях, ненароком выспрашивая или выпрашивая, как бы и свою персону пристроить куда-нибудь повыгоднее, не возьмут ли столь важные господа и его, хотя бы к себе в услужение. Немцы-опричники важничали, похлопывали снисходительно Тидемана по плечу, обещали покровительство, но пока дальше слов дело не двигалось.

- Учите, Шрове, язык московитов. Иначе, дурак дураком будете. Обманут во всем, обведут вокруг пальца. Это же не немцы! Им верить нельзя. Никому! – И добавили. – Кроме, конечно, государя.

- Я их язык-то знаю, только вот с грамотой похуже. – Залебезил ратман.

- Куда ж без грамоты… Хорошо, хоть речь понимаешь.

- Выучусь, непременно выучусь. А вы, господа, не могли бы помочь в сем деле? – Спросил осторожненько.

- Недосуг нам. Служба у нас царская! – Отмахнулись все, как от мухи назойливой. – Ты, вон, к господину магистру обратись. Он человек ученый, в языках сведущий. – Показал на Веттермана бывший советник дерптского епископа Эльферфельд.

- Господин магистр, - ратман умоляюще посмотрел на Иоганна, - не откажите…

- Почему нет. – Не особо раздумывая, ответил Веттерман.

Чуть позже Иоганн договорился через Штадена отправить весточку Елизабет в Ригу, что жив-здоров, в надежде получить ответ.

- Непременно поспособствую, господин магистр, хотя это не так уж и просто. Вы же знаете, Рига пока(!) во вражьих руках. – Пообещал ему Штаден и добавил. – Не забудьте в письме славословить нашего великого государя, описать его милости к нам, ливонским и прочим немцам, а заодно, обязательно припишите, что он приглашает всех – купцов, искусных ремесленников и воинов переходить на его службу, ибо обижен не будет никто, напротив, вознагражден щедро.