Дочери мертвой империи - О&#39

Я задержала дыхание. Сидоров дошел до церковных ступенек. Поднялся на первую. А потом повернул голову в мою сторону. Отвернулся.

И оглянулся снова.

Я резко выпрямилась. Сидоров направился прямо ко мне.

Я могла бы убежать. За церковью в заборе была калитка, а дальше в основном лес, где легко затеряться. Но я не добегу. За Сидоровым следовали шестеро солдат, и парочка из них выглядели довольно шустрыми. К тому же я покажусь виноватой, если побегу. Белые не сильно отличались от старой императорской полиции: тоже считали, что невиновных крестьян не бывает.

Сидоров оказался выше, чем я запомнила. На челюсть его падала тень, словно он не брился несколько дней. Солдаты окружили меня, прижимая к стене.

– Ты кто такая? – потребовал он ответа. – Что тут делаешь?

– Н… Ничего. – От волнения я ответила только со второго раза – пришлось сначала откашляться. Я попыталась представить, что в этой ситуации сказала бы Анна, и бросила взгляд на дверь школы.

Сидоров проследил за ним:

– Там что-то происходит?

– Нет! Там никого нет. Я… я ищу свою лошадь.

Но меня он больше не слушал. Сидоров зашагал к двери и ворвался внутрь.

– Подождите! – Я поспешила за ним.

Орлов вскочил на ноги – пузо его колыхнулось – и отсалютовал лейтенанту. Анна, побелев, как простыня, тоже встала. Выглядела она примерно так же, как я себя чувствовала.

– Орлов, что происходит? Кто это?

Орлов не казался испуганным. Его лицо потеряло всякое выражение.

– Анна Вырубова, лейтенант. Образованная девушка из Екатеринбурга. Родственница петербургской семьи Вырубовых. Она сбежала от большевиков и оказалась здесь. Хочет отправить письмо семье.

– Какое еще письмо?

– Телеграмму.

Сидоров замолчал на долгое, тяжелое мгновение.

– Я разве не говорил, что все телеграммы должны быть одобрены мной?

– Говорили, лейтенант.

– Так почему вы ослушались приказа? – взревел Сидоров.

– Я еще ничего не отправил, – сказал Орлов. – Хотел у вас спросить.

Меня пронзило разочарование. Анна не смогла отправить письмо.

– Ответ: «нет», – отрезал Сидоров. – Убирайся, девица. Вы обе. Мне плевать, кто твои родственники. Это мой телеграф, и я не отдам его на развлечение каким-то девчонкам. Вон!

Мы с Анной побежали прочь, из школы и со двора. Уже на дороге я потянула ее в прохладную рощицу, где нас не заметят. Она все еще была бледная.

– Ты в порядке?

– Нет, – выдохнула она, запыхавшись. – Черт! Мы уже отправляли Александру телеграмму! Минутой позже – и все бы получилось. Меня бы спасли. – Она никогда раньше не ругалась. Даже руки в кулаки сжала, словно в любой момент собиралась взорваться. – Всего пара лишних минут!

– Прости. Я пыталась его остановить. Но Сидоров сразу почуял неладное, едва меня увидел, – сказала я. – Слушать не хотел.

– То есть он зашел в школу только потому, что увидел тебя на улице?

– Да, – призналась я.

– Евгения! – Она всплеснула руками.

– Что?

– Если бы ты промолчала и осталась рядом, ничего этого не случилось бы! Но вместо того, чтобы проявить хотя бы капельку воспитанности, ты продолжаешь злить каждого встречного белогвардейца.

Внутри что-то закипало. Помешал нам Сидоров, но винила Анна меня.

– Это нечестно, – сказала я.

– А теперь ты говоришь о честности, как будто она имеет значение. Ты ведешь себя как ребенок, Евгения. Не хочешь даже разговаривать с лейтенантом Вальчаром, хотя он знает все секреты твоего брата. Игнорируешь белых солдат, которые могут тебя арестовать. А теперь капитан Орлов…

– Да пошли они к черту! – Я чувствовала себя так, словно батя велел мне зачитать стихотворение Пушкина перед всей школой, а я забыла слова. – Я не собираюсь брататься с белыми! Точно не после того, что они сделали. Я не такая, как ты, Анна. Я не могу улыбаться и врать, чтобы получить то, чего я хочу. Я не ребенок. Просто, в отличие от тебя, у меня есть принципы.

Больше не бледная, Анна гневно раздула ноздри:

– Твои драгоценные принципы приведут к моей смерти. К нашей смерти. И подвергнут опасности твою семью.

Я стиснула зубы. Ни за что не позволю приключиться беде с моими родными. Но если я не собираюсь выгонять Анну из дома, а я не собираюсь, то единственный способ уберечь их от опасности был только один: нужно помочь Анне отправить ее телеграмму.

Я обиженно фыркнула. Анна – тоже.

– И что теперь нам делать? – поинтересовалась я.

Этой ночью мне не спалось. Мы так и не придумали план, а белые уезжали из поселка уже через два дня. Я тихо наблюдала за тем, как на небе одна за другой зажигаются звезды. Рядом сопел Костя, с тряпкой на лице, чтобы свет не мешал. А я все никак не могла успокоиться. Придется выгнать Анну, когда белые уедут. Безопасность мамы и Кости важнее всего. Но куда ей податься? Под гнетом этих мыслей я не заметила, как провалилась в сон.

Что-то разбудило меня, когда небо совсем потемнело.

Звук, словно кто-то скулил, словно мучили животное. Я приподнялась и попыталась понять, откуда он доносится. Кажется, из чердачного окна нашего дома.

Меня озарило: Анна! Я встала и на цыпочках прокралась в дом. Мама спала на лавке у стены, подстелив под спину сена. Чех занял ее лежанку на печке. Я забралась на чердак и увидела Анну. Она металась в сене, как собака с раной в боку. Ей явно снился кошмар.

– Маша, – простонала она.

Я замерла на случай, если она скажет что-то еще. Но Анна лишь повторяла это имя, снова и снова. Словно в бреду. Я грубо потрясла ее за плечо.

– Аня, – прошипела я. – Аня, просыпайся.

Она открыла глаза с видом испуганной кошки. Таращилась на меня несколько секунд, не отводя взгляда, не двигая ни мускулом. В слабом свете луны я смогла рассмотреть, как все ее лицо превратилось в белую маску страха.

– Ты в порядке?

Она неуверенно кивнула.

– Ты звала какую-то Машу, – прошептала я.

Она поморщилась. Уголки ее губ горько опустились, и Анна спрятала лицо в ладонях. Ее плечи мелко затряслись от рыданий, тихих, чтобы никого не разбудить.

– Прости, – тихо сказала я.

Она прижалась ко мне. Анна была выше меня, но сейчас казалась такой хрупкой, такой маленькой. Я гладила ее по спине, пытаясь утешить, как делал батя, когда я плакала и ушибалась.

Остальные продолжали спать. Анна плакала почти бесшумно, никого не потревожив. Я бы и не поняла, что она плачет, если бы ее слезы не мочили мне рубашку.

– Я их бросила, – прошептала Анна. – Что если кто-то из них выжил?

– Кто?

– Моя семья, – всхлипнула она. – Большевики отвезли нас в телеге в лес. Хотели сжечь наши тела. Они не знали, что я выжила, что мой… мой корсет отразил пули. Я очнулась в телеге вместе… вместе с семьей. Выбралась из-под тел, спрыгнула с телеги и убежала. Что если я не единственная выжила? А я даже не проверила. Мама лежала рядом, уже неживая. – Ее голос сорвался. – И Алексей тоже. Мой братик. Я увидела его и решила бросить остальных и сбежать. Я даже не попыталась проверить остальных.

– Черт возьми, – пробормотала я. – Мне очень жаль.

– Мне снится, как моя сестра Маша открывает глаза и видит только окровавленные тела. А потом кричит. – Ее голос сдался окончательно, и она упала мне на колени, сотрясаясь от рыданий еще сильнее.

Я обнимала ее, позволяя выплакаться. Неважно, что я не могла ее успокоить. Вряд ли бы ей что-то помогло. Что почувствовала бы я, если бы застрелили маму или Костю? Даже батину смерть было трудно пережить. Я не могла представить, каково потерять всю семью вот так, разом.

Анне приходится с этим жить.

– Давай принесу тебе платок, – прошептала я, когда рыдания ослабли.

Анна замерла, села ровно и покачала головой. Приподняла полы старой батиной рубашки и вытерла ими лицо.

– Красные сожгли их, Женя, – прошептала она. – У моей семьи никогда не будет должных похорон, никто не отмолит их, как Нюрку Петрову. Мало было их убить. Красные обрекли их на вечные страдания.