Мне жаль тебя, герцог! - Волконский Михаил Николаевич

«И ведь приснится же такое! — подумал Венюжинский и начал одеваться. — А какой же может теперь быть час?» — стал он соображать и, чтобы окликнуть кого-нибудь, начал прислушиваться, не раздадутся ли чьи-нибудь шаги.

Через некоторое время шаги действительно раздались, и к нему вошел Василий Гаврилович Гремин.

— Что, заспались? — проговорил он, поздоровавшись со Станиславом.

— А разве уже поздно? — спросил тот.

— Да пожалуй, десять часов скоро будет.

— Ай как поздно! — испугался Венюжинский. — Я и не ожидал!

— Да, я заходил к вам: хотел будить вас, да вы так сладко спали, что жаль было вас трогать! — лениво и равнодушно сказал Гремин. — А письмо я отправил! — добавил он.

— Какое письмо?

— Которое вы написали.

— Я писал письмо?

— Ну да! Тут у вас на столе, у кровати, лежало письмо, запечатанное и с надписью: «Весьма спешно». Я взял и отправил его.

Венюжинский почувствовал, что в голове у него так мутится, точно он сходит с ума.

— Как отправили? — изумленно воскликнул он. — Кому?

— Во дворец, немцу Иоганну; фамилии не помню!

Станислав как был, так и сел на кровать.

— Да что с вами? — стал спрашивать его Василий Гаврилович. — Чего вы так встревожились?

Венюжинский дико вращал глазами и бормотал:

— Ай, как же так? Я, проше пане, писал во сне… ведь, кажется, во сне это было?

— Какое же во сне! — уверительно протянул Гремин. — Я вошел сегодня утром, вижу возле вас лежит запечатанное письмо, написано: «Весьма спешно», ну я и отправил!

— Во дворец?

— Ну да, во дворец.

— И вы знаете, что там было написано?

— Да почему же я могу знать, если оно было запечатано?

— Но я ведь теперь совсем пропал! — воскликнул Станислав.

— Почему пропали?

— Ах, вы ничего не знаете!.. Да и объяснить я не могу, потому что сам ничего не понимаю… Ежели это был сон, то как же могло явиться письмо? А если письмо было на самом деле, то как же, проше пана, исчезли пастушка и все остальное?

— Ничего не понимаю! — пожал плечами Василий Гаврилович.

— Ах, и я тоже! — слезливо простонал Венюжинский. — Но теперь я знаю только, что я пропал и должен тайно покинуть Петербург, а до тех пор делайте со мной что хотите, я из этой комнаты не выйду! Пан Василий, ради бога, не выдавайте и спрячьте меня, я не хочу выходить из этой комнаты. Я ведь там, в письме, написал, что сам Иоганн — старый дурак, а как это получилось, я и понять не могу. Только, пан Василий, не выдавайте меня!

— Да мне все равно! — успокоил его Гремин. — Живите в этой комнате, сколько хотите, я вас тревожить не буду!

— И никого ко мне не пустите?

— Никого.

— А на окнах я занавесы опущу.

— Вам что же, сюда велеть принести сбитня?

— Сюда, сюда! — подтвердил Станислав. — Я здесь и есть, и пить буду!

Василий Гаврилович только кивнул головой и пошел распорядиться, а Венюжинский, оставшись один, осмотрел карманы в своем платье. Он не нашел в них сонных порошков, запас которых ему был дан Иоганном, и двух данных им же, особо обрезанных кусков бумаги для важнейшей корреспонденции. Действительность смешалась у него со сном уже окончательно, и он потерял голову, не зная, как объяснить все, что с ним случилось.

А Василий Гаврилович, выйдя от Венюжинского и по дороге приказав Григорию подать ему в комнату сбитню, направился прямо к Жемчугову, ожидавшему его на другом конце дома.

— Ну что, — спросил Жемчугов, — проснулся наконец поляк?

— Проснулся и совсем сам не свой.

— Что же с ним?

— Да так, как мы и ожидали: ужасно испугался, что его письмо отослано, и теперь не хочет выходить из комнаты, боится.

— Только этого нам и надо было, — сказал Митька.

— Он, пожалуй, еще с ума сойдет! Если бы ты видел его, на что он теперь похож?

— Не сойдет!.. Не с чего сходить-то ему.

— Он в ужасно жалком виде.

— Ну что ж, поделом — не подсыпай другим сонного зелья. Долг платежом красен.

38

СЛУЧИЛОСЬ ЭТО ПРОСТО

Когда Жемчугов из слов Василия Гавриловича узнал, что тот нашел на улице Венюжинского и привез его к себе и что Станислав спит сейчас после хорошей выпивки, ему сейчас же пришла в голову шутка, которую они и проделали над попавшим в их руки поляком.

Прежде всего были осмотрены карманы Венюжинского и найденные там сонные порошки, а также обрезанные вавилоном куски бумаги Жемчугов взял себе. Затем был составлен им план действий, и Митька, несмотря на поздний час, отправился немедленно к Селине де Пюжи, чтобы успокоить Груньку и вместе с тем изложить ей задуманный относительно Станислава план.

Благодаря имевшемуся у него пропуску, он миновал рогатки на перекрестках без всякой задержки и быстро добрался до дома, где жила Селина де Пюжи.

В окне горел свет — значит, они еще не спали, и Жемчугов пустил в ход обусловленный давно между ним и Грунькой знак: бросил в окно горсть песка. Грунька сейчас же отворила ему и провела прямо к Селине, которая была очень рада познакомиться с «красавцем-сержантом», как она называла заглазно Митьку. Жемчугов не стал разуверять ее относительно своего чина и принял покорно звание «сержант», хотя не состоял в военной службе.

Селина оглядела его и нашла, что он и в самом деле — «красавец», хотя больше сделала это из сочувствия к Груньке и из желания быть ей приятной. Жемчугов показался ей немного грубоватым. Но в сравнении с графом Линаром, которого она любила, все остальные мужчины, само собой разумеется, не могли выдержать критику.

Митька рассказал свою историю с поляком и предложил опоить его его же собственным порошком и разыграть с ним комедию фантастического сновидения. Грунька с удовольствием согласилась — она была актрисой не только по воспитанию, но и по призванию, а Селина так обрадовалась затее, что захлопала в ладоши и заявила, что непременно станет участвовать в качестве действующего лица, тем более что только что перед приходом Жемчугова дала обещание исполнить все, что он попросит, если он немедленно явится.

Были распределены роли и намечены костюмы. Решили, что Селина появится в своем одеянии гадалки, а говорить за нее будет Грунька из-за занавески, чтобы все действие происходило на русском языке.

У Селины нашлись необходимые занавески, у Гремина от отца остались восточные халаты, в которые он наряжался, участвуя в шутовских пирах при Петре и «машкерадах». Самого Василия Гавриловича предложили одеть евнухом, а чтобы Станислав его не узнал, намазать ему лицо жженой пробкой.

Затем на другой день с утра поставили к изголовью поляка кружку с небольшим количеством сонного порошка, он его выпил и погрузился в сон. В соседней с угловой, где спал Станислав, комнате устроили фантастическое логовище, обвешанное коврами и занавесками, и перетащили туда, как он был на кровати, сонного Венюжинского.

Принимавшие участие в качестве действующих лиц, в мнимом сновидении Грунька и Селина де Пюжи с утра приехали к Гремину в дом и провели там целый день.

В сущности, все это было превесело. Василий Гаврилович достал все, что у него было лучшего в смысле наливок и разных разностей по съедобной части, Селина пробовала разные русские яства и пития и восклицала: «О, как это вкусно, как вкусно!» Хохота было без конца, и когда мазали жженой пробкой Гремина, и во время самой комедии, и потом, когда вспоминали разные подробности.

Особенно остроумной казалась находчивость Василия Гавриловича, который в последнюю минуту вспомнил, что у него нет оружия, чтобы казнить «несчастного», и, так как подходящего меча не было, употребил в дело кухонный нож, все-таки достаточно напугавший чувствительного поляка.

В мед, который принесла Станиславу Грунька в виде пастушки, был снова положен сонный порошок, и пан Станислав, выпив его, снова заснул так крепко, что не слышал, как его на постели снова перенесли в угловую комнату.

Волшебное логовище было немедленно убрано; Грунька и Селина, закончив свой день у Гремина обильным ужином, были доставлены домой, а на другой день Станислав Венюжинский, проснувшись, пожелал стать добровольным арестантом из боязни перед Иоганном, который был так жестоко оскорблен в письме, хотя и при странных обстоятельствах, но все же написанном самим Венюжинским.