Заговор Важных - д'Айон Жан

Заметив Жюли и Луи, маркиза произнесла:

— Друзья мои, позвольте представить вам шевалье Луи Фронсака, о котором я вам так много рассказывала. На мой взгляд, это самый достойный человек во всем Париже.

Луи, вы, без сомнения, узнали принцессу-мать, но вряд ли вы знакомы с Мари Рабютен-Шанталь, живущей на Королевской площади. Сначала Мари воспитывал Менаж, теперь ее образованием занимается Шаплен: он преподает ей латынь, итальянский, испанский, грамматику и литературу. Поверьте, у Мари блестящий ум, в будущем она составит славу нашей эпохи.

Девушка покраснела, а маркиза добавила:

— Рядом с Мари стоит господин Жедеон Таллеман де Рео. Скажу сразу, у него есть два больших недостатка, которые он тщательно скрывает: он гугенот и банкир. Доверять ему не стоит, ибо ему известна вся подноготная каждого из нас. Утверждая, что хочет написать хронику нашего века, он все записывает и ничего не забывает. Поэтому, когда вам нужны сведения или деньги, милости прошу, обращайтесь к нему!

Введенный в избранное общество, Луи очень скоро обнаружил, что у него имеется много общих знакомых с Таллеманом, и среди них Венсан Вуатюр, поэт, который, к их общему удивлению, ввел обоих в особняк Рамбуйе, а также племянник парижского архиепископа Поль де Гонди, аббат де Рец. Луи учился у него в Клермонском коллеже, а Таллеман несколько лет назад сопровождал аббата в Рим. Обменявшись парой анекдотов, ходивших о талантливом прелате, а главное, своими воспоминаниями, они сошлись во мнении, что аббат всегда отличался неуемным честолюбием.

Мари де Рабютен-Шанталь слушала их, иногда — удивительно к месту! — вставляя шутку, и всякий раз пользовалась возможностью улыбнуться, дабы все могли полюбоваться ее белыми как жемчуг зубами. Луи узнал, что она также знакома с Полем де Гонди, что отец ее умер год назад и что воспитанием ее занимался дед.

Тем временем к госпоже де Рамбуйе пришли новые посетители, а так как всем хотелось поговорить с хозяйкой дома, то молодому нотариусу с сожалением пришлось откланяться.

Выйдя в коридор, Жюли, которая отметила, что блистательная Мари произвела на ее возлюбленного сильное впечатление, ехидно заявила:

— Необыкновенная девушка, не правда ли? Но, увы, ты не сможешь на ней жениться, потому что она выходит замуж за маркиза де Севинье, который стоит вон там, рядом с Пизани.

Луи улыбнулся, но ничего не ответил. Ему нравились подобные выпады Жюли, говорившие о том, что она ревнует его.

Вечер продолжался, приближались танцы. Следуя моде, маркиза пригласила оркестр, состоявший из нескольких скрипок и гобоев; кто не хотел танцевать, должен был спеть в сопровождении музыки. Но далеко не каждый обладал музыкальным слухом, и в большинстве своем гости либо ревели, либо мяукали, но песни, чаще всего услышанные в детстве где-нибудь в деревне, вызывали у слушателей взрывы хохота и одобрительные выкрики.

Некоторые играли в более утонченные игры, также крайне модные в то время: в анаграммы, рондо или в разгадывание стихотворных загадок.

Недовольным выглядел только Пизани. Он ходил по залу, словно лев по клетке. Когда он с ворчанием проходил мимо Луи, молодой человек остановил его и спросил, чем вызвано его недовольство. С яростью в голосе Пизани объяснил:

— Мать запретила ставить игорные столы под тем пред логом, что я и Вуатюр слишком много проигрываем. Похоже, нам придется отправиться куда-нибудь в кабак…

Луи и Жюли завершили вечер в кругу друзей Монтозье, оживленно обсуждавших последние открытия ученых и, в частности, знаменитого английского врача Уильяма Гарвея, описавшего большой и малый круг кровообращения. Теория Гарвея распространилась и получила широкую поддержку, тем не менее противники ее сопротивлялись не менее яростно, чем противники Галилея или Коперника. В кружке, собравшемся вокруг Монтозье, Луи впервые услышал о тулузском магистрате и математике по имени Луи де Ферма, стоявшем на пороге удивительного открытия!

В тот вечер Луи с разрешения маркизы остался ночевать во дворце Рамбуйе.

Прошло два дня. Ранним утром Луи проснулся от громких возгласов Гофреди.

— Сегодня ночью на нашей улице арестовали Живодера! — возвестил он.

Через час Луи уже был в Шатле, где его с нетерпением ждал Гастон.

— Наконец-то этот выродок напал на моих агентов! К счастью, у всех под платьем была кольчуга, поэтому никто не ранен… Его задержали на улице Блан-Манто. Похоже, Живодер живет где-то там, хотя мы пока точно не знаем где. Он явно не ожидал, что его схватят. Кажется, он прибыл в Париж с юга, во всяком случае, в столице он всего несколько месяцев. Через несколько дней его допросят, но вряд ли его дело связано с убийством бедняги Бабена дю Фонтене. Убежден, доставку оружия и фальшивых денег организовал Фонтрай, а потому есть надежда быстро закрыть дело Бабена.

Луи ушел из Шатле разочарованный. В сущности, до истины никто так и не докопался.

И только спустя несколько недель до него дошли удивительные новости о Живодере.

7

13-26 января 1643 года

Джустиниани не угадал: король недолго держал гнев на брата. В сущности, он и не мог злиться долго, так что Мазарини, по-прежнему державшийся в тени, и не рассчитывал, что Гастона Орлеанского можно удалить от государственных дел на сколько-нибудь продолжительное время.

Во всяком случае, Сицилиец всегда поддерживал с Принцем ровные отношения, а дипломатическое чутье подсказало ему, что следует обратиться к королю с просьбой даровать прощение собственному брату, столь подверженному чужому влиянию, столь неразумному.

А главное, королева. Ее отношения с братом мужа всегда были превосходными. Союзница Гастона во всевозможных заговорах, столь многочисленных во время царствования Людовика XIII, Анна Австрийская принадлежала к тем редким личностям, которых герцог Орлеанский никогда не предавал. Возможно, он по-своему любил королеву, и она была ему за это признательна.

Впрочем, примирение отвечало тайным желаниям Людовика XIII, мечтавшего поскорее забыть о прежних преступлениях и карах, на которые его подвиг ужасный кардинал. Двадцатого января король даже пропустил заупокойную службу по Ришелье.

Тринадцатого января Гастону Орлеанскому разрешили прибыть ко двору и вновь поселиться в Люксембургском дворце. Теперь он мог возобновить свое излюбленное занятие: посвистывая, разгуливать по аллеям парка, водрузив на нос синие очки, за стеклами которых никто не мог увидеть его глаз!

Но после помилования главного противника короля раздались голоса о необходимости оправдания тех, кого в свое время арестовали по приказу Великого Сатрапа. И очень скоро при дворе вновь появился сильно скомпрометировавший себя в деле Сен-Мара герцог де Бофор.

Девятнадцатого января из Бастилии вышли маршал де Бассомпьер и его друг Витри.

Выйдя на свободу, изможденный двенадцатилетним несправедливым заключением — его предлагали освободить раньше, однако он всегда отказывался, заявляя, что не выйдет на свободу без оправдательного письма! — Бассомпьер, казалось, обрел новые силы. «Я бодр как огурчик, — гордо заявлял он, — и хотя голова моя седа, мой хвостик еще и крепок и упруг».

Разоренного маршала восстановили во всех его должностях, и ходили слухи, что его назначат воспитателем дофина Людовика.

Двадцать четвертого января, в субботу, просматривая доставленный Никола свежий номер «Газетт», издаваемой Теофрастом Ренодо, Луи прочел следующие строки:

Недолго думая, Луи схватил плащ и шляпу и отправился на Королевскую площадь, где временно поселился маршал.

Представившись нотариусом, он был уверен, что его не заставят томиться в прихожей: в те времена люди, особенно разоренные, буквально трепетали перед нотариусами!