Изгнанник из Спарты - Йерби Фрэнк

Теламон слабо улыбнулся.

- Я попросил об отставке, Ипполит, - спокойно сказал он. - Как раз сейчас раб несет мое письмо в герусию, в коем я извещаю благородных членов этого благородного собрания, что не могу долее пребывать в их числе. В каком-то смысле я рад, что мне представился удобный случай, шурин. Мне шестьдесят семь лет. Я устал от государственных дел и от войн. Да, наверно, и от жизни тоже устал. То, что мне довелось видеть, не приносило веселья. Я хочу уехать отсюда. Я долго размышлял об этом. И купил ферму в Беотии, огромные пастбища с большим числом коров. Как только Перимед и его палачи предстанут перед судом… кто-то же должен обуздать все возрастающую власть криптеи…

- Согласен, - прервал его Ипполит. - Но кто-то другой. Не ты.

- Почему? Они дали мне прекрасную возможность.

- Они ничего тебе не дали, стратег! Это повлечет за собой только смерть Аристона, которой ты, полагаю, уже не жаждешь… если и жаждал когда-то…

- Нет. Пусть мальчик живет. Он милый юноша и, конечно же, не виноват в своем рождении и в грехах матери. Может, в один прекрасный день он даже достигнет каких-нибудь высот, в чем я, правда, сомневаюсь… Что ты мне говорил?

- Что криптея не дала тебе никакой возможности, кро-

ме одной-единственной: невольно убить мальчика, а самому - если в тебе есть хоть капля человечности - сойти с ума и, вполне вероятно, последовать примеру Тала. Послушайся меня, Теламон! Ты не должен! Не можешь!

Теламон смерил своего толстого низенького шурина долгим, спокойным взглядом.

- Значит, это не простое прелюбодеяние?

- Не простое прелюбодеяние? О да, зять! Видишь этот кинжал? Я трус. В будущем месяце у меня свадьба. Я люблю жизнь и ужасно боюсь крови, боли, смерти. И все-таки прежде чем сказать тебе или кому-нибудь еще, что таится за этой историей, я воткну кинжал по самую рукоятку в свой живот, который я холил и лелеял всю жизнь. И выпущу себе кишки у тебя на глазах. Ясно?

- Вполне, - кивнул Теламон.

- Тогда, может, ты согласишься замять это дело?

- Нет, - сказал бывший геронт, бывший стратег, но вечный спартанец.

Так что никакой надежды не осталось. Аристон лежал в доме отчима, солдаты десятой илы городской стражи караулили его день и ночь, чтобы он не попытался снова наложить на себя руки. Сперва его приходилось кормить насильно, но через некоторое время он начал молча съедать в день пару ломтиков хлеба и выпивать глоток воды. Естественно, выглядел он плачевно: скелет, глядевший на мир голубыми глазами, в которых полыхало пламя, подобное священному Дельфийскому огню.

А вот разговорить его никак не удавалось. Он не отвечал ни на приветствия, ни на вопросы, не вступал в беседы. Когда илиарх Орхомен попробовал расспросить Аристона о смерти его родителей, юноша молча отвернулся к стене.

Его пришлось принести в суд на носилках. Никто не понимал, какой прок от его молчаливого присутствия. Аристона нельзя было заставить говорить против его воли, он все еще считался меллираном, сыном - по крайней мере, официально - гомойои, спартанца. Для того, чтобы подвергнуть Аристона пыткам, его следовало сперва обратить в рабство. А это, в свою очередь, могло произойти только

после того, как эфоры публично объявят Алкмену виновной и во всеуслышание признают перед лицом всего мира немыслимое: что знатные спартанки, жены, матери - такие же женщины, как и все прочие.

Это уничтожило бы самый дух Спарты.

Вот почему Аристон, лежавший на носилках в герусии, был в такой же безопасности, как и великий Зевс. Во-первых, - и с этим никто не спорил - его даже не судили. Перед судом предстал Ксанф, легко вооруженный солдат тайной полиции. Во-вторых, никто не сомневался в исходе суда: Теламон будет с достоинством носить рога и доказывать, что сын его законнорожденный, хотя сам прекрасно знает - козлоногий Пан и сатиры тому свидетели! - что мальчик не его сын; Перимед как-нибудь выкрутится, а бедный Ксанф умрет, быстро, тихо и бескровно. Все это знали. Но все ошибались. Страшно, кошмарно ошибались.

Ибо Перимед встал и, сохраняя полное спокойствие, обратился к суду.

- Благородные судьи! - начал он. - Калокагаты! Стратеги! Равные! Поскольку в интересах нашего полиса поскорее прекратить это дело, пока безобразные слухи, ползущие по улицам, не уничтожили все правильные, прекрасные, истинно спартанские принципы нашей жизни, не ослабили наш дух и не обезоружили нас морально перед врагами, позвольте мне заявить, что сфарей Ксанф, юноша знатного происхождения, как и подобает, - я считаю нужным напомнить об этом суду - всем членам криптеи, действительно убил женщину по имени Алкмена…

- Женщину?! - воскликнул Теламон.

- Да, мой дорогой стратег! Женщину. Или ты хочешь, чтобы я называл ее благородной спартанкой, супругой? Что ж, воля твоя, великий Теламон! Я могу назвать ее так из уважения к твоим сединам, заслугам, славе. Ибо она была твоей супругой, правда же? То, что она виновна в прелюбодеянии и хуже того…

Главный эфор поднял жезл.

- калокагаты! - громко произнес он. - Я прошу вас уважать достоинство суда и соблюдать приличия, как и подобает мужчинам, равным спартанцам!

- Перимед поклонился.

- Примите мои извинения, великие эфоры и благородный стратег, - кротко сказал он. - Я поддался чувству негодования. Так же, как и Ксанф, когда он уяснил истинную причину того, почему Тал намеревался убить своего собственного сына…

- Калокагаты! - воскликнул Теламон.

- Я беру свои слова назад, - тут же заявил Перимед, - ибо хотя я и все присутствующие в суде ЗНАЮТ правду, ее невозможно доказать. Прошу писца изменить запись. Пусть будет “почему Тал намеревался убить сына женщины… благородной спартанки! Жены! Алкмены!” Это я доказать сумею. Прошу принять во внимание смягчающие обстоятельства: Ксанф пришел в ужас и ярость при виде столь чудовищного поведения этой… благородной спартанки, жены… а сие вполне объяснимо, если вспомнить о его спартанском воспитании. Кроме того, она погибла случайно: Ксанф пытался вырвать мальчика из рук Тала…

Один из эфоров поднял жезл.

- Ты говоришь, что неодамод Тал намеревался убить меллирана Аристона, - сказал он. - И в то же время утверждаешь, что Аристон - внебрачный сын Тала. Как бывший член Евгенического Совета, я кое-что об этом знаю, но из уважения к великому Теламону, чьи заслуги перед полисом следует помнить, предлагаю не обсуждать вопрос об отцовстве, как не имеющий отношения к данному делу. Вы согласны, калокагаты?

Все эфоры торжественно подняли жезлы.

- Согласны! - молвили они хором. Однако заявление Перимеда уже было сделано.

- В связи со сказанным, - продолжал эфор, - у меня возник вопрос: зачем Талу было убивать мальчика? Или ты считаешь, благородный буагор криптеи, что неодамод не разделял твоих соображений по поводу того, кто был истинным отцом меллирана? Погоди, дорогой стратег! Я обсуждаю здесь не вопрос об отцовстве, а то, верил Тал в это или не верил. А сие совершенно другой вопрос, и он имеет отношение к делу.

- Хорошо, благородный эфор, - кивнул Теламон.

- Он верил, - сказал Перимед, явно подавляя смешок. - У него были… как бы поточнее выразиться?.. веские основания считать мальчика своим сыном.

- И все же ты говоришь, что он пытался убить мальчика, которого считал своим ребенком. Странно. Очень странно. Позволь суду осведомиться: почему?

- Из ревности, благородные господа, - заявил Перимед.

- Из ревности? - ахнули эфоры.

- Да. Из обыкновенной презренной ревности, которую отвергнутый мужчина питает к своему более удачливому сопернику. В данном случае ревность усиливалась еще и тем, что всех троих связывали особые узы. Это привело Тала в ярость, калокагаты. В такую же ярость, которая ослепила моего бедного Ксанфа, и он метнул копье, не подумав о…

Эфоры, все до единого, вскочили на ноги.

- Буагор! - громовым голосом воскликнул главный судья. - Ты понимаешь, что говоришь?

- Да, благородные спартанцы, - сказал Перимед. - Я говорю, что повторилась история Эдипа, Лая и Иокасты. С вариациями, разумеется. Эдип не убил своего… своего отца. Во всяком случае, непосредственно. А благородная Иокаста не сплела себе петлю из шелковых шнурков; за нее это сделал Ксанф… хотя у меня нет доказательств, что она чувствовала раскаяние. А Эдип не ослеп… если только мы не сочтем его перерезанные запястья заменой выколотых глаз. Как вы полагаете, калокагаты? В конце концов, у нашей Иокасты не было пряжек, остриями которых Эдип мог бы выколоть себе глаза.