Князь Воротынский - Ананьев Геннадий Андреевич

А ширни Мухаммед-Гирея поторапливает:

– Так какое слово, князь, я передам моему повелителю?

– Погоди, – вновь отмахнулся Воротынский и – к боярам и к дьякам, его сопровождавшим: – Ваше мнение, други мои, каково?

Будто искрой от кресала угодил в пороховой заряд. Вспыхнула перепалка. Яростная. Неуступчивая. Большая часть посланников за то, чтобы подчиниться хану-захватчику, ибо, как они утверждали, положение безвыходное, меньшинство же, но настроенное решительно, требовало от Воротынского отказа. Они были готовы принять вместе с ним мученическую смерть, но не посрамить России, не предавать Господа своего Христа-спасителя. Святого мученика Михаила Черниговского, принявшего смерть за веру, в пример ставили. Слушал спор сотоварищей своих князь Иван Воротынский и казалось ему, что правы и те, и другие. Еще более заметался он душой, никак не находя верного решения. И только когда услышал из уст дьяка запалистое:

– Епитимью потом примем! Да и простит, нас, грешных Господь, ибо не своей жизни ради пойдем на позорище, но людишек для. Иль не видели, сколь их в Кремле, а того более снаружи к стенам прилипших?!

Верно, перво-наперво посекут их всех, либо заставят впереди себя лезть на стену, смастерив из бричек и оглоблей лестницы. «За что им-то страдать?! Гордыне службу служить или несчастного люда ради принять грех на душу? А Господь, если истово помолимся ему всем миром, поймет и простит…» Не подумал тогда князь Воротынский, как воспримет согласие своих подданных на такое унижение царь веся Руси. Не до таких деталей в тот миг было Воротынскому. Не знал Воротынский и того, что вскорости понесется со своими туменами Мухаммед-Гирей, чтобы защитить родовые улусы от набега астраханских татар. Не ведал, что унижение, какое он пройдет, ему же во вред обернется. Сказал, словно рубанул:

– Кто не согласный, вольны воротиться! – и к ханскому первому советнику: – Все, что принято у вас на церемонии приема послов, мы исполним. Так и передайте своему хану.

Вроде бы все, но ширни кобенится:

– Или все идете сквозь огонь, или всем одна участь – смерть.

И улыбочка ядовитая на губах. Знайте мол, наших. Князь Воротынский не полез на рожон. Склонил голову и молвил просительно:

– Прими от нас дар соболями и куницами. Не жалеючи поднесем, только не неволь тех, кто о душе своей печется более, чем о Руси.

Понравилась ширни покорность князя, да и подарки получить худо ли. Кивнул покровительственно:

– Хорошо. Пусть будет так. Они, – кивнул на противников унижения, – не посланники. Они – сопровождающие обоз с подарками светлому хану моему Мухаммед-Гирею и брату его Сагиб-Гирею.

Лишь через добрый час позвали послов к хану. С версту шли они пеше, сквозь перелески. Впереди ширни гарцует на статном аргамаке, в доброй сбруе, позади, за обозом, полусотня свирепых крымцев, от одного взгляда на которых оторопь может взять. Вот, наконец, и луг. Большущий и потоптанный уже, бедняга, изрядно. Как вся земля Русская. И только у шатра ханского сохранилась девственная прелесть лугового разнотравья.

«Ишь ты, бережет себя чистотой, – ухмыльнулся князь Воротынский и остановился, подчиняясь поднятой руке ханского советника. И тут же подумал: – А где же костры?» На лугу не видно не только костров, но даже приготовленных для них дров или хвороста. «Чертовщина какая-то. Должно, не станут неволить через огонь. Опомнились, может?» Увы. Унижать, так уж унижать. Ширни гарцевал перед посольством с непроницаемым лицом, чего-то явно ожидая. Стояли в недоумении и послы. Добрых полчаса. Пока, наконец, не открылся полог одной из юрт и не вышагал из нее чинно низкорослый и кривоногий татарин в островерхом колпаке и в нагольном романовской овцы полушубке, вывернутом наизнанку; лицо татарина было размалевано черно-синими красками и выглядело не столько свирепым, сколько потешным – ни бубна у шамана, ни колокольцев. «Скоморошничают, – подосадовал князь Воротынский, но потом даже порадовался: – Оно и лучше так-то. Не столь грешно».

Действительно, где взять настоящего шамана в мусульманском войске? Татары давно отошли от языческой веры своих предков и о шаманах знали лишь по ордынским легендам и сказаниям. Да и на роль шамана никто добровольно не соглашался, пока Мухаммед-Гирей не рассвирепел и не ткнул пальцем в одного из мурз:

– Ты – шаман!

Не любо мурзе то повеление ханское, но ничего не поделаешь, если сам хан тебя избрал козлом отпущения. В конце концов, увидел мурза в своей роли даже выгоду: «Заставлю поднести мне подарки!»

Пройдя с полдороги от ханской юрты, новоиспеченный шаман принялся кривляться, но так неумело, что послы московские хоть и находились в пиковой ситуации, не могли не заулыбаться.

Долго он крутился на одном месте, пока от дальней опушки не подрысил к нему воин с заводным конем, навьюченным вязанками хвороста. Шаман торжественно указал место, где укладывать для костра хворост. Отшагав пяток вихлястых шагов, шаман принялся вновь вихляться на пятачке, приплясывать и что-то выкрикивать. Тогда от той же дальней опушки порысил новый всадник с вязанками хвороста на заводном коне. Все повторилось. Когда же в третий раз шаман принялся топтаться, определив место для следующего костра, князь Воротынский не выдержал:

– Долго ли, уважаемый ширни, протянется эта канитель?

– Может, семь костров. Может, девять, – ответил ширни. – Шаман знает обычаи наших предков. Но можно и три костра. Как скажет шаман. Его воля.

«Вымогатели! – гневно выругался Воротынский. – Без мзды измотают душу!» – но вполне спокойно спросил ширни:

– Спроси, не согласится ли он поскорее зажечь костры, и что для этого потребно?

Ширни порысил к шаману и тут же вернулся.

– Нужно жертвоприношение. Боги не готовы к очищению гяуров.

Гяуры – из мусульманского лексикона. Какое, однако, имеет это значение? Ясно одно – целую бричку придется отдавать шаману. В придачу к ней еще и бочку меда хмельного. «А, один черт, что хану, что шаману, – успокоил себя князь Воротынский и повелел передать вымогателю мзду. – Пусть с ширни поделится. И этот добрей станет».

И сразу же все встало на свое место: древние монгольские боги смилостивились моментально. Костры запылали, шаман торжественным жестом открыл путь послам московским. Он даже не принудил их поклониться солнцу. Прошли между кострами и – ладно.

В ханском шатре мягко от обилия ковров. Сам Мухаммед-Гирей полулежал в «красном углу» на возвышении, словно на лобном месте, на подушках. Шкура молодого жеребчика выполняла роль трона. Справа от него, тоже на лошадиной шкуре, сидел, скрестив ноги, брат его Сагиб-Гирей. Вся остальная знать крымская и казанская располагалась по периметру шатра. Все – на одно лицо. Лишь одеждами разнились, да и то не особенно. Только два священнослужителя резко бросались в глаза своими белочалмовыми головами.

Князь Воротынский и спутники его, оказавшиеся как бы в кольце бесстрастно сидящих идолов, поклонились ханам-братьям поясно; Воротынский, стараясь сохранить достоинство, заговорил было:

– С миром мы к вам, царь крымский и царь казанский, – но замолчал, подчиняясь властно поднятой руке хана Мухаммед-Гирея.

Гневно и надменно заговорил сам Мухаммед-Гирей:

– Почему князь Василий, раб наш, возомнивший себя царем не пожаловал к нам на поклон?!

Воротынский нашелся быстро:

– Воля господина не ведома его подданному. К тому же великого князя нет в стольном граде…

– Так вы не от его имени?! Тогда нам не о чем говорить. Мы станем говорить только с князем Василием. В нашей воле оставить его на княжении или не оставить!

Похоже, полный провал миссии, как оценил князь Воротынский требования крымского хана. Сейчас велит выгнать из шатра взашей и отправить восвояси, а то и посечь саблями. Решил предпринять еще одну попытку:

– Дозволь, великий царь, послать гонца к государю моему?

– Как много потребуется для этого времени?

– Два дня и две ночи. К обеду третьего дня ответ будет здесь. Дай только гонцу нашему свою пайцзу.