Последний часовой - Елисеева Ольга Игоревна
Ознакомительная версия. Доступно 19 страниц из 94
Да, когда-то он преклонялся перед благородным стыдом покойного императора, разделял его мечты о восстановлении Польши и братской любви народов. Теперь Поль устал. В том числе и от поляков в своем доме. Сейчас пойдет вниз и разгонит теплую компанию. Или он не догадывается, о чем они говорят?
– Еще Макиавелли называл два рода борьбы. Надо быть лисицей и львом. У слабого нет выбора. Двуличие, притворство, обман – все равно. «У рабов лишь одно есть оружье – измена!»
Не видя лиц, трудно было понять, кто что произносит. Но когда раздался взволнованный женский голос, Павел Дмитриевич не мог не узнать Софи.
– Вы не понимаете. У наших страданий есть мистический смысл. Польша на кресте уподоблена Самому Господу. Это великая миссия, о которой невозможно думать без слез. Наша несчастная родина принесена в жертву во имя искупления грехов всех народов. Именно мы явимся избавителями мира от деспотизма. Дремучая Московия – ничто. Она лишь воплощение зла, для победы над которым Бог избрал без вины мучимую Польшу.
– Тирания боится солнца, – поддержал хозяйку дома ее брат Станислав. – В этой стране все замерзло: и земля, и души. Она выстужена изнутри. Водопад, исторгнутый из недр гранитных скал, скованный холодом и висящий над бездной, – вот символ, который лучше всего подходит для России. Браво, Адам!
– Я еду в Петербург, там подготовлено издание моих «Дзядов», – сказал поэт. – За несколько лет я пригляделся к русским. В чем их характер? Смею заметить, терпение и послушание – вот главные черты. Они чужды смятению, грусти, состраданию, а внутри пусты и темны, как чуланы. Есть ли там душа? Нет ли? Кто знает. Мне представляется, что если у других людей душа подобна бабочке с радужными крыльями, то у русских она – ночной мотылек. Слепая и серая.
продекламировал кто-то.
– Господа, вы все время возвращаетесь к одному предмету. – Хрипловатый, глубокий голос, которым это было произнесено, принадлежал Каролине Собаньской. – Дело не в стихах. Мы рвемся помочь, поделиться свободой, сами не понимая, с кем. Русские настолько покорны, что с одинаковым равнодушием принимают все дары тирании: «Мундир, этап, Сибирь, остроги, плети…» Они не хотят избавления от рабства.
– Но это не значит, что свободы не жаждут у нас! Оставим русских. Мы говорим о Польше.
– Справедливо!
– Откуда это вечное стремление обсуждать своих мучителей? – Возмущению Софи не было предела. – Что нам до них? Убить насильника! Или вам нравится стонать в объятьях дремучих варваров?
– Ну, дорогая, этот вопрос мы скорее должны обратить к тебе, – подтрунила над хозяйкой Собаньская.
Софи обиженно пробормотала что-то в ответ. Ее слова заглушил общий смех.
Снова взрыв смеха.
– Вы не смеете! – взвилась хозяйка. – Поль исключение из правил, он благороден и добр.
– Но ты ведь не будешь отрицать, что он так же покорен, как и остальные. Ты замужем за рабом-завоевателем. Вдвойне стыдно. – И это говорил один из ее братьев, Станислав.
– Я видел Петербург. Это огромная казарма, – продолжал Мицкевич, – в которой вымуштрованы не только войска, но дома, улицы и обитатели. Этот город построен сатаной. С Петра начинается современная Россия. А кто сам Петр? Венчанный кнутодержец.
– Горстка смельчаков восстала на тиранический порядок, и что же? Они растоптаны. Посажены на цепь в крепости. А остальные? Твой муж, например? – Вопрос был адресован Софи. – Мне казалось, он разделяет либеральные взгляды. Он с ними? С героями? Или «продал разум, честь и совесть за ласку щедрую царя»?
Кто допрашивал госпожу Киселеву? Кажется, один из братьев. По голосу генерал не понял, который.
– Я ничего не знаю, – пролепетала женщина. – Поль еще не вернулся. Возможно, он…
– Оставьте ее. Наши слова должны жечь не самих русских, а их цепи.
– Господа, почему мы все время говорим о поработителях? Неужели у нас нет иной темы? – возмутился граф Олизар. – Что может к нам прийти с Востока? Грязь, мор и глад…
Павел Дмитриевич больше не слушал. Он отошел от двери в гостиную. Его явление на пороге было бы неуместно. Даже катастрофично. Генерал поднялся к себе в кабинет, затеплил свечу и сел за письменный стол. Сжатые кулаки лежали на столешнице. Невеселые мысли гнездились в голове. Сколько бы Поль ни обещал себе жить с женой мирно, был один пункт, по которому они никогда не могли сойтись. Тонко улавливая веяния внешнего мира, Павел Дмитриевич чувствовал, что пункт этот с каждым днем становится все важнее, закрывая и оттесняя на второй план даже Ольгу.
Глава 9
Железный ларец
Александр Христофорович никак не мог определиться с возрастом императора. Покойный Ангел был старше него и по летам, и, конечно, по положению. Кто бы сомневался! Поэтому Бенкендорф легко находил свое место. Всегда внизу. На невероятном удалении. Даже если случится сидеть рядом за столом у царицы-матери или получить аудиенцию с глазу на глаз.
С Николаем все выглядело иначе. Он был младше. На 14 лет. Громадная разница. И неоспоримая высота его положения не скрадывала элементарной… молодости. Отсутствия опыта. Незрелости мыслей. В то же время генерал признавал за государем твердую волю и абсолютную честность – вещи в нашем мире редкие. А кроме того, здравый смысл и недурное образование, особенно в точных науках. Проезжая мимо какой-нибудь колокольни, царь мог на глаз прикинуть ее высоту и тут же рассчитать, сколько пошло кирпича, бетона, жести…
Никс был серьезен не по летам. Строг. Привык обуздывать страсти и ни разу не проявил беспечности, легкости, желания оставить дело и поразвлечься. Всего, что так свойственно молодым. Положа руку на сердце, Бенкендорф считал, что это плохо. Сколько человек может сдавливать себя железной рукой изнутри?
Однажды он осторожно сказал об этом и получил в ответ:
– Вы не представляете, что я такое. Ведь вы знали меня в детстве. Разве не помните? Ленивый. Своевольный. Наглый. – В его голосе звучало отвращение. На секунду Александру Христофоровичу послышались интонации генерала Ламздорфа. – Упрямый. Трусливый. Когда я понял, что мне придется царствовать, я был в ужасе. Ничто не сравню с этим страданием. Минутами я думал, что сойду с ума. И все время молился: Господи, Господи, пусть я буду не я, а достойный человек.
Кажется, получилось. Порой рядом с этим собранным, ни на мгновение не расслаблявшимся существом становилось страшно. Он мог взорваться изнутри от громадного напряжения. А порой… задавал прямо-таки детские вопросы и даже не подозревал об этом.
В пятницу после обеда они возвращались из Петропавловской крепости в дрожках. Обсуждали ответы, полученные от Орлова. Вдруг император задумался.
– А что Мишель говорил о Муравьеве и Бестужеве? Будто они хвалили друг друга наедине. В каком смысле?
– В том самом. – Бенкендорф всегда умел пояснить дело без оскорбительных подробностей.
Его замечание вогнало государя в еще большую задумчивость.
– Я никогда не понимал… каким образом? – поборов смущение, сказал он. – Чисто технически.
Александр Христофорович бросил выразительный взгляд на круп лошади.
Молчание сделалось почти ощутимым.
– Но… крайне же неудобно…
– Не то слово.
Повисла такая глубокая пауза, перед которой бледнело безмолвие отцов-пустынников.
– Вот где корни бедствий. – После длительного размышления произнес император. Нравственный разврат предваряет политический.
Бенкендорф сокрушенно вздохнул. Плоды закрытого воспитания! Едва Николай вывернулся из-под каблука матери, его приняла в нежные объятия жена. Он уже стал отцом, не успев задаться половиной вопросов, которые составляли сущность прыщавого юношеского интереса самого Шурки.
Ознакомительная версия. Доступно 19 страниц из 94
Похожие книги на "Последний часовой", Елисеева Ольга Игоревна
Елисеева Ольга Игоревна читать все книги автора по порядку
Елисеева Ольга Игоревна - все книги автора в одном месте читать по порядку полные версии на сайте онлайн библиотеки mir-knigi.info.