Ознакомительная версия. Доступно 17 страниц из 84
С тяжелым сердцем взошел Гвоздев на бот, идущий в Охотск. Это был тот самый «Святой Гавриил», на котором ходили они в 1731 году к Большой земле вместе с покойным Фёдоровым. И снова защемило сердце: то, давнее, плаванье закончилось пыточной, и нынешнее не сулит иной доли…
Вёл бот Софрон Хитрово, знакомый Гвоздеву по прежним приездам в Камчадалию. Но сейчас с арестованными Хитрово держался официально, разговоров избегал. За две недели плаванья лишь однажды подошел к Гвоздеву и обронил, будто невзначай:
– В Охотске, Михайла Спиридонович, Бог даст, повидаете своего знакомого, – и больше ни слова.
«Кого повидаю? Почему штурман сказал так туманно?» – гадал Гвоздев, раскачиваясь на койке в матросском кубрике.
Как ни странно, но морская качка успокаивала его. Вроде бы море и не его стихия: удел геодезиста – земля, но начинал-то Михайла – сын солдата Семёновского полка, в морской навигаторской школе, а после и в Морской академии учился. Там приобрёл помимо геодезических и картографических знаний навыки строевого офицера, обучился основам кораблевождения и ведения вахтенного журнала, мог работать с навигационными приборами и, в случае нужды, исправлять обязанности штурмана. Так и случилось во время похода к Большой земле, когда Фёдоров заболел скорбутом и не смог выходить из каюты. Гвоздев благополучно привёл «Святого Гавриила» обратно на Камчатку, не потеряв ни одного человека в команде. Разные начальственные должности занимал, восстание камчадалов подавил, строил остроги и корабли. А наградой за все труды стала задержка в присвоении офицерского звания. Вечным клеймом прилепилось к нему прозвище «солдатский сын». И даже обращение – ваше благородие – звучит насмешкой: нечего со свиным рылом лезть в калашный ряд!
– Жизнь – это мокрая палуба, – учил его на первой морской практике похожий на обломок гранитного утеса седой боцманмат. – Продвигаться по ней, господин гардемарин, следует осторожно, чтобы не поскользнуться! И всякий раз смотреть надобно, куда ногу поставишь…
Следовать этому мудрому совету, ступать с оглядкой, никак у Гвоздева не получалось…
Снова и снова прислушивался он к дыханию Ламского моря, раскачивающего корабль. Размеренно бьют волны в обшивку, поскрипывают переборки, хлопают паруса. А под килем – бездна: «Что такое человеческие тщеты, по сравнению с неукротимой стихией?..»
…Охотск встретил их неласково. Море штормило. Берег был скрыт серой мглой, сквозь которую едва заметно промаргивал маяк. Хитрово не рискнул в такую погоду входить в устье Охоты и приказал отдать якоря в полумиле от берега. На следующее утро, когда волнение поутихло, он съехал на берег для доклада командиру порта и получения распоряжений.
Гвоздев, пользующийся свободой передвижения по судну, вышел на палубу. В зрительную трубу, взятую у подштурмана Харлама Юшина, стал разглядывать побережье. Смотрел и не узнавал. Охотский острог со времени его последнего пребывания стал приобретать вид настоящего порта. В устье Охоты возвышались двухэтажные каменные строения. На эллингах ясно были видны остовы двух строящихся кораблей. Чуть поодаль чернели длинные бревенчатые строения – то ли казармы, то ли магазины. Над стоящим в отдалении старым острогом маячила маковка новой церкви.
– Михайла Спиридонович, будьте добры вернуться в кубрик, не велено вам тут находиться, – попросил Юшин и объяснил: – Таково приказание господина Хитрово.
Юшин был наслышан о камчатских заслугах Гвоздева и вел себя уважительно. Гвоздев вернул ему трубу и спустился в кубрик.
Хитрово появился, когда пробили третьи склянки пополудни.
Гвоздева, Спешнева и Генса вывели на ют. Хитрово в сопровождении коренастого офицера в длинном плаще и надвинутой на глаза шляпе подошел к арестантам. Офицер показался Гвоздеву знакомым. Но припомнить, кто это, он за короткое время не смог.
– Прощайте, господа, – сухо сказал Хитрово. – Передаю вас и ваши бумаги в распоряжение командира Камчатской экспедиции его высокородия капитан-командора Беринга. Господин флотский мастер доставит вас к нему, – приложив руку к треуголке и откланявшись офицеру, удалился.
По веревочной лестнице спустились в шлюпку. На носу её сидело два гренадера. Сопровождающий офицер уселся на корму. Ему с борта на веревке подали зажжённый масляный фонарь, гребцы оттолкнулись от бота, и шлюпка отчалила.
До самого берега, как только свет от фонаря падал на лицо офицера, Гвоздев ловил себя на том, что где-то видел его. Но только когда офицер отдал приказ гребцам осушить весла, узнал соученика по Морской академии Дементьева.
Дементьев сильно изменился за пятнадцать лет: возмужал, над сурово сжатыми губами – острыми пиками вверх чернели усы. И все-таки это был он – давний друг-приятель Аврашка Дементьев, с которым столько вместе пережили!
Гвоздев радостно улыбнулся старому товарищу, когда они встретились глазами.
Но Дементьев не ответил на его улыбку и отвернулся, словно они прежде никогда не встречались.
Глава вторая
1
С раннего утра за окном академии по кривой промозглой улочке Морской слободы шастали грудастые разбитные девки в шалях, пестрядях, разносили клюкву в плетёных коробах – клюковничали. Повернувшись к ледяному ветру спиной, на разные голоса зазывали покупателей:
– Иду по скользкому по льду, несу клюкву нежную, подснеженную, крупную, свежую, манежную, холодную, студёную, ядрёную, клюкву… – охрипшим голосом зычно выкрикивала одна.
Её более статная товарка перебивала другой немудрёной присказкой:
– Эх-ва, клюква-бабашка, брали Наташки, брали-подбирали, с кочки на кочку ступали, лапоточки потоптали, сарафаны поободрали, в Неву-реку покидали, а Нева-река не принимает, ко берёжку прижимает, ко берёжку-бережку, ко зелёному лужку!
И вновь голосила первая:
– Приехала клюква из Питербурга в Москву, да к каменному мосту, в Москву на площадку, а там берут ягоду сладку, ягоду клюкву, хорошу да крупну. Налетай! Покупай! Клюква вкусна аки уста! Кто смелей, целуй скорей!
Михайло Гвоздев, Дмитрий Овцын и Абрам Дементьев сидели за последней партой и то и дело таращились в окно, переговаривались шепотом. Обсуждали они вовсе не прелести бойких девах или их присказки, а то, как сбежать на ближайшую верфь, где нынче спускают на воду новый фрегат «Мальбург». Сделать это надо было незаметно и успеть вернуться в академию до предобеденного построения. Самовольно уйти в город и не попасться считалось среди гардемаринов особой доблестью. Поимка же стоила нарушителю публичной порки и карцера.
– Попадемся, видит Бог, попадемся! Будут нам розги! – предостерегал друзей осторожный Дементьев.
Гвоздев тоже колебался:
– Может, попадемся, а может, и пронесет…
– Нам же, господа гардемарины, вскорости кораблями командовать, в бой идти! А вы боитесь берёзовой каши… – Овцын, их всегдашний закопёрщик, был неукротим. – Кто трусит, может не ходить, а я дерзну!
– Трусов здесь нет…
Время от времени они поглядывали на учителя географии – сухопарого немца в напудренном парике – герра Циркуля, как прозвали его гардемарины за угловатость и острый, как игла, взгляд. Герр Циркуль в это время водил указкой по висящей на доске меркаторской карте. Когда указка останавливалась, гортанно вопрошал:
– Вас ист дас? – и тыкал указкой в одного из учеников. Тот вскакивал и произносил название порта или гавани. Если ответ был не верен, указка перемещалась к соседу, потом к следующему гардемарину. И так до тех пор, пока истинное название не было произнесено. Тогда герр Циркуль кривил губы в улыбке:
– Зэр гут! [55] – и указка снова отправлялась в путешествие по морям и континентам.
Дементьев, заглядевшись в окно, пропустил момент, когда указка с карты перекочевала в его сторону:
– Вас ист дас? – резануло по ушам, как свист боцманской дудки.
– Отвечай, – толкнул его Гвоздев, – отвечай, Авраша, тебя!
